Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Темнело, но Прекраса не ложилась. Взрывы смеха со двора коробили ее, будто по коже водили сухой птичьей лапкой.

– Поди, Дымница, прогони эти девок шальных! – велела она, прижимая пальцы к ноющим вискам. – Что все ржут, кобылицы! Пусть к другим идут, у реки носятся!

Дымница удивилась, но покорно встала и вышла.

– Прогнала? – спросила Прекраса, когда старуха вернулась.

– Да ушли девки, – Дымница развела руками. – Убегли давно. Как ты отпустила, так и дали деру. Небось с паробками уже скачут.

– Как – убегли, когда я слышу? – Прекраса рассердилась. – Ржут на весь двор!

– Ложись-ка, госпожа! – посоветовала Ольсева. – Мерещится тебе.

– Ты разве не слышишь?

– Нет.

Прекраса прислушалась. Было довольно тихо, челядь уже покончила с дневными делами, несколько гридей переговаривались у ворот. Но стоило отвлечься – и вновь в уши проникал заливистый шальной смех, зазывный, озорной.

– Ложись отдыхать, – Дымница подошла к лежанке и начала готовить постель. – Чего впотьмах сидеть? Это, видно, от реки доносит.

Прекрасу все сильнее пробирала дрожь. Она подошла к лежанке и поспешно села: внизу живота появилась ноющая боль. В голове звучали резкие, пронзительные голоса:

Прекраса легла и натянула на себя покровец.

– Затвори оконца! – велела она Дымнице.

Комары еще не полетели, свежий воздух нес сладкий и бодрящий дух древесного сока, какой бывает только в эту пору, но Прекраса больше не могла этого выносить. Стоило закрыть глаза, как вокруг начинали носиться белые пятна, похожие на жен в сорочках. Вихрем летели распущенные волосы, и хотелось отвернуть голову, чтобы не задели по лицу.

– прямо ввинчивалось в голову, и Прекраса натянула покровец до маковки.

Она погружалась в сон, а белые пятна все носились вокруг…

Холодные капли упали ей на лицо, и она проснулась, сильно вздрогнув. В избе было темно и тихо. Ольсева ушла к себе домой, а Ингер еще не вернулся с гуляний. Дымница спала на полу возле печки, Прекраса слышала, как та похрапывает. При затворенных окнах воздух сгустился, казался плотным и душным. Изба была полна горьким, будоражащим запахом полыни – оберега от русалок, неизменной спутницы русалочьих дней. От него мутило. Прекраса хотела кликнуть кого-нибудь, чтобы выкинули полынь на двор и отодвинули заслонки, но боялась снова услышать смех.

Боль в животе вдруг усилилась, и Прекраса шепотом охнула. Пробрала сильная дрожь, так что зубы застучали. И потекло. Горячая влага заструилась между ног, намочила сорочку, настилальники, постельник…

– Дымница! – задыхаясь, закричала Прекраса, но ей казалось, она кричит совсем тихо, почти неслышно. – Проснись! Началось!

К счастью, старая повитуха, привыкшая ходить за роженицами и младенцами, спала чутко и слышала во сне малейший писк. Мигом подскочив, она в кромешной тьме направилась к столу, чтобы зажечь огонь.

– Тише, тише! – приговаривала она. – Макошь поможет…

В несколько ударов выбив искру, Дымница запалила от трута греческую восковую свечу. Прекраса, с упавшими длинными косами, сидела в постели, держась за живот, и морщилась от волн тянущей боли.

– Да… прогоните же их… жаба им в рот… – в отчаянии выдохнула она.

Сама темнота – не снаружи, а где-то внутри – визгливо смеялась, свистела, хохотала, кружилась чередой неясных пятен, и словно било по голове неотвязное:

Уже стемнело, солнце подобрало свой багряный плащ и улеглось под дымно-серый покровец облаков, но у реки горели костры и раздавались голоса. В эти дни молодежь гуляет до утра, отдыхая и радуясь удачно сделанному важному делу – проводам русалок, и родители не ждут сынов и дочерей рано. Ельга-Поляница сидела у огня, будто Дева Улыба среди множества подвластных ей духов, – величественная, красивая, в красном платье и с золотыми моравскими привесками на шитом золотом очелье. Золотистая пышная коса спускалась по ее плечу и падала концом на траву, мерцая в свете огня, словно дремлющая молния. Вокруг Ельги разместились двенадцать лучших киевских невест – в нарядных плахтах, с венками, уже немного поблекшими за долгий вечер игрищ. Каждый год весной, на Русальей неделе, Ельга выбирала двенадцать самых лучших девушек и приглашала к себе «в дружину». Осенью, когда начинались павечерницы, почти вся эта дружина ее покидала – к «сестрам» девицы-княгини женихи являлись первыми, забирая тех, кого не умыкнули от купальских костров. Уже девять лет, с тех пор как сама Ельга стала считаться взрослой девой, эта дружина ежегодно сменялась почти полностью, но вокруг нее плелись сказания, передаваемые от молодух и женок младшим сестрам.

Позади девок лежали на траве отроки, в том числе и молодые оружники Свенгельда. Иные из них по годам из отроков давно вышли, но, живя в доме господина, считались на том же положении, что неженатый сын при отце. Многим нравилась эта бесконечная юность, освобождавшая от забот и себе и других, позволявшая что ни год водить круги с молодыми девками – пусть даже пятнадцатилетние цветущие невесты смотрели на тридцатилетних «отроков» со снисходительной насмешкой.

Говорили о русалках.

– Был один парень, – рассказывала Ельга-Поляница, – и вот раз пошел он в баню. Только начал мыться, вдруг видит – выходит из-за печи девка незнакомая. Такая вся хорошая девка, красивая собой, волосы русые до полу. Да он испугался – дескать, откуда тут чужая девка, – порты хвать и бежать оттуда…

Девки и отроки вокруг засмеялись, воображая это зрелище – голого парня с портами в руках и с испугом на озадаченном лице. Асмунд прищурился, будто говоря: ну и дурень же! Он лежал на траве прямо перед Ельгой, опираясь на локоть, и не сводил с нее глаз, будто впитывая блаженным взором каждую ее черту.

– А никому не сказал. Пошел тот парень второй раз в баню. Начинает мыться – выходит опять та же девка. Он опять бежать. Приходит домой, мать ему говорит: «Что это ты опять так скоро пришел?». Он и рассказывает: как войду, дескать, выходит какая-то девка неведомая из-за печи, мне с ней боязно. Мать ему говорит: «Вот тебе красный поясок, как опять пойдешь, увидишь эту девку, накинь на нее поясок, тогда можешь не бояться». Пошел он в третий раз в баню, увидел ту девку да и накинул на нее поясок. Стал смотреть – красивая такая девка, всем хороша. Он из бани ее привел домой, стал с ней жить. Она сказала, русалки ее унесли малым дитем, она у них выросла, а все хотела назад к людям, да не могла, пока ее пояском невестиным не опояшут, тогда она уже могла с людьми жить…