Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Видно, князь-то наш тоже себе жену в бане нашел, – посмеиваясь, сказала Миролюба, одна из ее «русальских сестер». – Тоже ни родни нету, никого, приданого был один поясок…

– А правду говорят, что даже если русалку в жены взять, она одних мертвых чад рожать будет? – спросил кто-то из парней в темноте. – Она же сама неживая, ничего живого не может принести.

– Вот посмотрим, какое дитя в этот раз наша русалки принесет! – сказала другая девка, Велица. – Живое или какое? Два первых-то не зажились у нее.

– Вот я и говорю!

– А я слышала… – тихо начала Ясна, дочь боярина Милована, – у отца были люди, говорили, что, дескать, если она опять мертвого принесет, значит, верно проклятая она, нечистая… И что нельзя князю жену такую держать… Надо, чтобы эту отослать, а ему другую бы земля Полянская выбрала, хорошую…

– Тише! – Ельг знаком велела ей замолчать. – Не будем раньше времени зло кликать.

– Давайте я еще расскажу! – тут же подал голос Асмунд и сел на траве, чтобы его было лучше слышно. – Мы зимой у древлян были, в Лютославле нам один мужик рассказал. Была у него дочка, а пошла однажды купаться ночью, ее и не видел больше никто – русалки увели. И стала она сама русалкой, жила в реке Тетереве, а на Русальную неделю выходила с прочими, по полям круги водила, на березах качалась. А как пришла им пора обратно в воду убираться – она не ушла, задержалась отчего-то, да и все – в реке ворота затворили, ей не пройти…

– Видно, неудалая была девка: куда ни пойдет, везде опоздает, – фыркнула Миролюба, и все вокруг засмеялись.

– И вот после Русальной недели на другой вечер смотрит тот мужик: а дочь за печью сидит! Они к ней: как ты, да откуда, да что? Она молчит, ни слова не молвит, не глядит ни на кого. Посидела и пропала. На другой вечер глядь – опять сидит. Так и просидела всю зиму. Не двигалась, ни с кем не говорила. Подносили ей еду – не берет, а если поставят каши горячей горшок – паром дышит и тем питается. Так всю зиму шло, люди к ним заходить боялись. А как настала весной опять Русальная неделя – исчезла она…

Слушая, Ельга увидела, как из тьмы на свет костра вдруг вышел Ратислав. Его она не ждала застать близ своей дружины, к тому же вид у него был совсем не подходящий для игрищ – хмурый и озабоченный.

– Вот это нам посланец… от парня из бани… – тихо сказал Асмунд, тоже его заметив.

Ельга знаком велела ему молчать: Ратислав направился прямо к ней, обходя сидящих и лежащих на траве.

– Ельга! Я за тобой. Поедем в город.

– Что случилось? – удивленная Ельга поднялась, опираясь на руку, которую ей подал мигом вскочивший на ноги Асмунд.

– Нужна ты там… – уклончиво ответил Ратислав. – Я лошадь тебе привел.

Он взглянул на Асмунда, будто прикидывал, не придется ли с ним схватиться за право увести Ельгу. Тот стоял, положив руки на пояс, готовый по знаку своей госпожи дать отпор нарушителю беседы. Соперничество между гридями Ингера и оружниками Свенгельда за эти четыре года не утихло, а только возросло, и они пользовались любым поводом, лишь бы осадить друг друга.

– Не медли, князь тебя просит, – с мольбой добавил Ратислав, снова обращаясь к Ельге.

Она тоже взглянула на Асмунда, молча спрашивая: что это может означать? Он слегка приподнял брови: ты хочешь с ним поехать?

Ельга опустила глаза: ехать было надо, раз уж князь просит.

Направляясь вслед за Ратиславом к ждущим лошадям, Ельга догадывалась, с чем это связано. Если что-то худое происходит с Прекрасой, понятно, что Ратислав не станет говорить об этом на людях.

«Даже если русалку в жены взять, она одних мертвых чад рожать будет… – вспомнились разговоры, слышанные у костра вот только что. – Если она опять мертвого принесет, значит, верно проклятая она, нечистая… Нельзя князю жену такую держать…». Сердце оборвалось, в груди похолодело. Сбывались худшие ожидания. Ельга не питала любви к жене своего брата, но угроза, до того имевшая облик смутных опасений, вдруг встала перед ней во весь рост.

А что если это правда? Что если жена Ингера – проклятая, она не сможет родить живое и здоровее дитя? Тогда не только Ингеров род окажется под угрозой, но и все племя, что у него под рукой. Своей порчей Прекраса испортит всех жен полянских, и люди, только дай этой мысли меж них разойтись, не станут этого терпеть. Могут случиться большие беды.

Ельга прибавила шагу и торопливо вскочила на приведенную лошадь, спеша увидеть Прекрасу и узнать, что же происходит.

– Мачеха твоя там? – спросила Ельга у Ратислава по дороге.

– Весь день при ней была, в сумерках домой ушла. Кто же думал, что у нее начнется – два месяца было до срока! Послать за ней?

– Не надо пока. Если Дымница с ней, ее довольно. Чего толпу нагонять?

На княжьем дворе, несмотря на позднее время, горели факелы. Кто-то встал навстречу со скамьи под навесом крыльца, и Ельга узнала Ингера. Однако он ничего не сказал ей, а молча обнял и подтолкнул к двери.

В избе ее встретила Дымница.

– Ох, слабенькое чадо, слабенькое! – сразу начала она, качая головой. – Ведь недоношенное, недопеченное! Я уж и так его, и этак…

– Уже? – Ельга расширила глаза.

– Дак третий раз, долго ль? Готово уже, да больно слабенькое…

Ельга прошла к лежанке. Прекраса лежала на спине, прижав к животу крошечного младенца с темным пухом на большой голове. Он был еще не обмыт и соединен с телом матери пуповиной, та подергивалась от тока крови – видно, роды произошли только-только. Ельга затаила дыхание, боясь спугнуть эту, такую хрупкую жизнь.

– Сейчас обрежем, обмоем… – прошептала Дымница. – Вроде дышит пока.

Когда пуповина перестала подергиваться и слиплась, Ельга подала Дымнице топор из-под лавки, та подсунула его под пуповину и на лезвии топора обрезала ее. Прекраса повернула голову, глядя, как Дымница поднимает младенца, чтобы его обмыть уже приготовленной теплой водой.

– Жив? – хрипло шепнула она.

– Жив, жив, – сквозь плеск воды ответила Дымница. – Вон как кричит да ручками машет – славный витязь еще будет, бойкий! Нынче небо ясное – будет у молодца нашего глаз зоркий, ум вострый, счастье ему будет во всем!

Так это мальчик, отметила про себя Ельга и улыбнулась: Дымница, как опытная пряха судьбы, знала все приметы и предрекала удачливую судьбу каждому младенцу, тем самым сотворяя ее. Однако сама радоваться не спешила. Второй сын Прекрасы, тот, что был наречен Ельгом, родился лишь чуть раньше срока, однако не прожил и года. Надежды этого, недоношенного, выжить и вырасти были еще меньше. Он казался тенью ребенка, едва вынырнувшей из темных вод и готовой скользнуть туда снова от малейшего дуновения.

Со двора постучали.

– Кто там? – Прекраса приподнялась, бросила испуганный взгляд на младенца. – Не пускайте никого!