Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Сколько ни готовься встретить некое событие, даже подготовленное делами твоих рук, а все же когда оно переходит из мыслей в явь, это поражает не меньше неожиданности.

Народ собирался со всех дворов, и Свен уже ехал в толпе. Его догнали Асмунд и Ольгер с десятком оружников. Кольберн, теперь бывший вместо княжеского сотского, вышел к воротам и с тем же изумлением воззрился на стариков. Толпа напирала, и он уже велел отрокам закрыть ворота, когда подъехал Свен. Ошарашенный видом чудных гостей, Кольберн пропустил его: Свен лучше знает древлян, пусть разбирается с этим дивом.

У двери гридницы возчики помогли старикам выбраться из саней и повели внутрь. За ними прошел Свен со своими людьми. От волнения лицо леденело. Сейчас он узнает, к чему привели его замыслы. Похоже, что в главном они сбылись. Появление этих старцев может означать только одно… Ту самую весть, которой он так долго и трудно ждал.

Появилась Прекраса. С испугом глядя на стариков, будто они могли на нее броситься, она прошла к престолу и села на свою половину. Старики стояли перед ней в ряд, сложив руки на вершинах посохов – будто деревянные. Белые сряды на них были даже не «печальными», а смертными – старики прежде времени облачились в то платье, что им приготовили для могилы. Жуть пробирала при виде этих живых чуров – чужих чуров, – каким-то чудом перенесенных так далеко от родных очагов. Без слов становилось ясно, чьи они посланцы. Марены, навьей владычицы.

– Кто вы? – с тревогой спросила Прекраса. – С чем пришли? Где… мой муж… князь… Ингер?

– Послала нас к тебе, княгиня, земля Деревская, – заговорил Требовид, стоявший посередине. – Принесли мы тебе слово ее.

– К-какое слово? Г-говорите! – от жестокого волнения у Прекрасы заплетался язык, на глазах блестели слезы; руки вцепились в подлокотники до белизны пальцев.

Этот месяц для нее тянулся, как целый год. Умываясь, она жмурилась, чтобы не смотреть в воду, не видеть того лица, не слышать неотступного «Плеск есть – голова есть». Но никому еще не удавалось укрыться от судьбы, по-детски зажмурив глаза. День оно дня жизнь тускнела, утекала водой из треснутого горшка, и Прекраса уже почти привыкла ощущать рядом пустоту. И вздрогнула, когда белый вестник назвал эту пустоту по имени.

– Пришел муж твой, Ингер, к нам в землю Деревскую по дань, – начал старик.

Стояла тишина, так что его слабый голос был отчетливо слышен. Речь лилась размеренно, торжественно, будто он передает старинное сказание о делах давно минувших дней, уже закаменевшее в своей всеми признанной истинности. Хотя, как это бывает почти всегда, всей правды никто не знал сейчас и ее не суждено было никому узнать в будущем. Но время восполняет это пробел и, переплавив множество слухов и противоречивых мнений, создает истину, которую людская память принимает, потому что не терпит пустоты и неясности.

– Было у нас уложено с ним семь лет назад, что берет он с дыма по две куны, с нарочитого мужа по три, с княжьего дома семь. Так платили мы. А в сей год сказал: беру куну себе, куну жене-княгине, куну сыну моему. Стал брать по три и великое разорение чинить земле нашей. Половину земли обобрал, и не стерпели того люди. Воззвали к князю своему, Хвалимиру-Малу, попросили защиты. Вышли люди наши с князем своим, Хвалимиром-Малом, из города Искоростеня. Хотели сказать Ингеру: зачем берешь так много? Зачем ходишь, будто волк хищный, обиды чинишь женам и малым детям? Бери сколько уложено, и будет меж нами мир. Но он и слушать не стал, а напал на людей наших с отроками своими. Вышла битва лютая, и убит был Ингер и дружина его.

Прекраса откинулась на сидение престола. Лицо ее побелело, рот приоткрылся, будто она не могла вдохнуть.

По гриднице прокатился общий крик.

– Убит? – Свенгельд шагнул вперед. – И люди его? Все?

– Все до единого, – подтвердил старик, сурово взглянув на него. – И речь такую послал тебе, княгиня, князь наш Хвалимир-Мал, – седой вестник снова обратился к Прекрасе. – Мужа твоего не воскресить. Прими виру за смерть его, но на треть меньше, ибо вина в том его самого. Мы вернем вам тело его и людей, а ты верни жену Хвалимирову и детей. Тогда будет снова меж нами мир.

Возмущенный гул все нарастал, но люди едва верили своим ушам и в растерянности глядели друг на друга.

Князь убит! У руси в Киеве нет больше князя! Каждый из бояр и оружников ощутил себя так, будто с него вдруг сняли голову. Вроде и не больно, но не знаешь, как сделать хотя бы шаг, ведь некому больше вести тебя, выбирать цель и пути к ней. Будто с неба сорвало голубой покров и открылась черная жуткая бездна… Князь среди людей – тот Сыр-Матер-Дуб на острове Буяне, что держит свод над головами.

Все взоры обратились к княжьему столу – к молодой женщине, которая сидела на нем. Одна. За полгода люди едва привыкли видеть ее место занятым – после того как много лет половина княгини оставалась пустой.

И вот опустела вторая, мужская половина. Тот, кто семь лет занимал ее, не вернется никогда.

– Муж твой Ингер на тебя куну брал и на сына твоего Святослава, – продолжал Требовид. – Говорил, что вы – наши владыки. К тебе мы пришли. Прими ты и сын твой виру за мужа и помирись с нами.

Свен набрал в грудь воздуха… и промолчал. О предложении виры он договаривался с Хвалимиром и обещал ее принять. Но виру предлагали не ему ! Ее предлагали Прекрасе и от нее ждали ответа.

Но нет, смолчать сейчас – потерять все.

– Старче! – положив руки на пояс, Свен шагнул вперед. – Видно, иные обычаи в земле Деревской, если ты, мудрый человек, о вире за убийство речь ведешь с женой! Или у древлян жены имею право на месть? Я, Ельгов сын, один вправе решать, как отплатить убийцам за смерть Ингера, стрыйного брата моего.

Гул усилился, зазвучали одобрительные крики. Право кровной мести принадлежит мужчинам – отцу убитого, сыну, брату, племяннику и другим родичам до седьмого колена, но не женщинам и не малым детям. В этом Свен был прав: он, двоюродный брат Ингера, обладал правом мести – либо отказом от нее, но мысль о таком отказе, позорном для родни убитого, никому и в голову не пришла.

– Обычаи нам ведомы, – ответил ему второй старик. – Ингер собирал с земли нашей дань на троих – на себя, на княгиню свою Ельгу Прекрасную, на сына Святослава. И говорил: сие делаю, чтобы вы знали, кто ваши владыки ныне и в будущем. Чтобы вы ведали, что после меня князь русский будет зваться Святослав, Ингеров сын. Потому и пришли мы к ним – к жене его Ельге и к сыну. Ведомо нам, что мстить кровью за кровь не может ни жена, ни малое чадо. Виру принять им не зазорно, и с тем помиримся.

– Без князя нет у рода его силы и счастья, – прохрипел третий старик, немного приподняв посох, будто предостерегая. – Сгинете вы, поляне. А примешь виру, помиримся.