Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

«Прах тебя дери, да с какого хрена?» – яростно ответил в мыслях Свен, лишь слегка обрадовавшись возвращению своих незримых собеседников.

«Слушай, что тебе умные люди говорят! – тоже с яростью, будто не было времени на объяснения, змеем прошипел Убба. – Скажи, что поддерживаешь ее! Иначе скоро пожалеешь!»

Глубоко вдохнув, Свен сделал шаг вперед.

Кольберн и его люди дрогнули и качнулись навстречу – будто темная волна морская на утес, чтобы или поглотить его или самой разбиться в брызги.

– Если так… – начал Свен, с трудом подбирая слова, – если ты берешь на себя обязанность мести… – с неменьшим трудом он оторвал взгляд от полубессмысленных, как перед приступом боевого безумия, глаз Кольберна и обратился к Прекрасе, – я поддержу тебя. Я пойду с тобой… чтобы месть за твоего мужа, а моего брата была осуществлена… как полагается и восстановила честь нашего рода.

Единственное, что сейчас его порадовало – это вытянувшееся лицо обманувшегося в своих воинственных ожиданиях Кольберна.

– Хорошо, – Прекраса тоже перевела дух. – Я принимаю твою помощь. Нам пригодится… твоя сила, отвага и опыт. Но сейчас… я должна уйти.

Она сделала шаг с верхней ступеньки, но тут Требовид поднял посох:

– Княгиня!

Прекраса взглянула на Кольберна:

– Уведите их. Пусть отправляются восвояси.

– Выслушай меня, княгиня! – настойчиво повторил Требовид. – Еще есть у меня слово к тебе от Хвалимира!

– Нет! – в голосе Прекрасы прорезалась ярость. – Я больше не желаю ваших речей! Возвращайся и передай древлянам мои слова. Я буду слушать лишь ваши вопли, когда вы будете умирать в наказание за то, что совершили!

Она сошла с престола и двинулась прочь. Кольберн отодвинул старика с ее дороги.

Когда Ельга прошла полпути, в двери показался Ивор в кое-как застегнутом кафтане. Зеленая кунья шапка была сдвинута на затылок, открывая потный лоб и седые волосы. Старый Ингеров кормилец в последние годы прихварывал, еще сильнее располнел, лицо его стало отечным и приобрело нездоровый цвет. В походы он, после греков, не ходил, и должность сотского два года назад передал Ратиславу. Но теперь, когда до него донесли весть о прибытии древлянских посланцев, собрался с силами и поспешил на княжий двор.

– Что такое люди брешут… – начал он и тут увидел Прекрасу.

Лицо ее сразу ему сказало то, чего он слышать не хотел.

– Что с ним? – сипло спросил Ивор. – С князем? И… со всеми?

– Они все мертвы, – вымолвила Прекраса. – Ингер. Ратьша. Все.

Ей легко удалось привыкнуть к этой мысли – ведь она шла к этому дню целых семь лет, и глаза ее были открыты.

Но для Ивора свет померк внезапно. Он покачнулся. Собственные отроки подхватили боярина и попытались усадить, но он мог сидеть и грузно завалился на дубовые плахи пола.

– Не слышали? – Асмунд вошел в избу и положил плащ на лавку. – Ивор…

– Что? – Ельга встала и подошла к нему.

День кончался, а Киев молчал, придавленный страшной вестью, и казалось, этот страх сгущался ночной тьмой над городом. Даже легкий запах тающего снега, что так бодрит в дни первых предвестий весны, ныне внушал тревогу.

– Говорят, умер. Как его домой отвезли, уложили… а он и дух испустил.

– Да примет его мать-земля! – Ельга сложила руки перед грудью. – Добрый был человек… но как такое было вынести старику – Ингер и сестрич его, разом… Они ж оба ему как сыновья были.

Она прижала руки к сердцу. Ее била дрожь от потрясения перед случившимся и от ожидания еще худших бед. Было бы тело Ингера здесь, она причитала бы по нему – красиво и умело, как ее учили, – и тем давала бы выход своему и чужому горю. Но тела не было, его еще предстояло выкупить. Или отвоевать.

– Зато теперь ты не выйдешь за Ратьшу, – шепнул Асмунд и, взяв ее руку, поцеловал ей пальцы.

Ельга заставила себя улыбнуться. Тепло его руки, прикосновение губ и усов, пристальный взгляд синих глаз были ей приятны и принесли мимолетное чувство утешения. Да, побратим Ингера ей больше не грозил, но в остальном будущее оставалось туманно. И как знать, каких чудищ тот туман скрывает?

Она покосилась на Свена, но брат на них не смотрел: он сидел возле Ружаны, обняв жену за плечи. Ружана всхлипывала – и не по Ингеру. Детей от нее увели в избу к челяди, иначе они ревели хором, видя, что мать плачет. Раздор между Киевом и древлянами заносил топор над головами всех ее родичей – из-за связи со Свенгельдом Лютославичи стали врагами и древлян, и киян, и она почти не надеялась, что губительная гроза их минует.

– Что там… везде? – мрачно спросил Свен у Асмунда.

– Кольберн дедов проводил из города, поехали восвояси.

– Не пытались их разорвать по дороге?

– Вроде нет. Да что их рвать, они все одно на том свете. Хвалимир потому таких и выбрал.

Свен молчал, озабоченно хмурясь. Ельга и Асмунд посматривали друг на друга, но оба еще были в растерянности и не понимали, чего он хочет. Немного опомнившись, Свен оценил так вовремя поданный совет Уббы: если уж он не смог возглавить поход ради мести, то оставалось присоединиться – не сидеть же было дома ему, мужчине и воеводе, когда женщина и дитя идут на рать!

Ингер перед смертью вставил и третью палку в колесо его замысла: взимая дань на Прекрасу и чадо, он крепко вбил в головы древлян мысль о том, что именно эти двое – его наследники. И достиг своей цели: будучи сам уже мертв, не позволил Свену отодвинуть их в сторону в самый первый, решающий миг. А теперь стало поздно: выступи он сейчас против Прекрасы, поставит себя на одну доску с ее врагами-древлянами.

Над притязаниями женщины идти на войну можно было бы посмеяться, не имей она в руках военной силы. А у Прекрасы был Кольберн с его нерушимой клятвой и прочие бояре, отосланные Ингером, как выяснилось, так кстати. В земле Деревской эти две сотни могли бы и не изменить исхода дела – Хвалимир перебил бы их заодно с гридями, только что бой вышел бы не таким скоротечным. А вот в Киеве они изменили все. И Свену пришлось, махнув рукой на прежний, рухнувший замысел, пытаться понять, как действовать сейчас.

Одно было ясно: похода не избежать, и надо собирать войско.

Но с кем об этом говорить? С Прекрасой – русалкой, которую он сам же столько лет презрительно называл «перевозницей»? Эта мысль Свену претила, казалась такой же нелепой, как разговор с коровой, собакой, воротным столбом! Ему, мужчине, воину, воеводе, сыну прославленного Ельга, ждать приказов от женщины невесть какого рода? Да разве можно? Ингер был законным владыкой, которому втемяшилось взять низкородную жену, что его не красило, но не отменяло его собственных прав; сама же эта жена, без Ингера, во владыки никак не годилась.

Свен поднял глаза на Ельгу: сестра шепталась с Асмундом, сидя к нему так близко, что их колени плотно соприкасались. Несмотря на общую тревогу, сотский смотрел на нее с обожанием и надеждой.