Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Окажись Леляна той женщиной на княжьем столе, что вынуждена возглавлять мужчин, ей Свен подчинился бы гораздо легче. Законная дочь старого Ельга – не то, что прочие женщины. Она рождена валькирией, отлита из чистого золота. Но та, что носит ее священное имя, как коза седло… Думая об этом, Свен себя видел оседланным козлом, вынужденным везти нежеланную всадницу.

Но сколько же можно так сидеть? Свен томился от бездействия, но не мог заставить себя сделать еще один шаг навстречу Прекрасе. Ему и первый-то стоил напряжения всех сил.

– Леляна! – наконец он хоть что-то надумал. – Хватит тебе с этим рыжим обжиматься! – Те двое отпрянули друг от друга, обнаружив, что он на них смотрит, и это хоть немного развлекло Свена. – Ратьша голову сложил, ну а вдруг она тебя за Шепелявого выдать надумает? Он у нее теперь в первых мужах ходит.

– Я… – с возмущением начала Ельга; Асмунд тоже вдохнул и открыл рот, но Свен и так знал, что он скажет.

– Тихо! – он махнул на них рукой. – Съездила бы ты к ней. Тебя авось пропустят. Узнаешь… что она делать думает.

Ельга вздохнула, успокаиваясь. Потом кивнула:

– Я съезжу. Может, Святку привезу. Ей не до дитяти сейчас.

Перед тем как выйти из дома, она велела вновь достать из ларя свою «печальную» сряду, ту самую, которую носила год после смерти отца, а потом по всем тем, кто пал в походе на греков. Все белое, лишь с тонкой, как положено деве, отделкой красным и черным плетеным шнуром. Челядинка подала ей длинный кожух на бурой кунице, покрытый белой шерстью с узкими полосами голубого шелка. Надев его, Ельга вышла к крыльцу, где отроки держали трех оседланных коней. Асмунд вышел вместе с ней. Собираясь помочь Ельге сесть в седло, он взял ее руку и ободряюще сжал. И в те далекие дни, когда старая Ельгова дружина чуть не посадила на отцовский престол его семнадцатилетнюю дочь, и теперь, когда за этот престол вцепилась другая, Асмунд любил свою истинную госпожу одинаково сильно.

Ельга придвинулась к нему и поцеловала – впервые на глазах у всего двора, не заботясь, кто на них смотрит. Сейчас, когда былое рушилось, а будущее пряталось в темном тумане, любовь к Асмунду осталась прочной, как остров в бурном море. И в Ельге крепла решимость держаться за нее изо всех сил.

Однако Ельга была не единственной, кто в это время хотел повидаться с Прекрасой, и кое-кто преуспел в этом раньше нее. Проводив сани с тремя белыми вестниками за ворота Горы и убедившись, что они тронулись по Древлянской дороге, Кольберн вернулся в город и через служанку настойчиво попросил Прекрасу его принять.

Выходить в гридницу у нее не было сил, и она велела позвать его в избу. Войдя и разогнувшись, Кольберн вздрогнул: в глаза бросилась белая фигура на ларе, застывшая и похожая на ночную бабочку со сложенными крыльями. Прекраса уже надела «печальную сряду», которую прежде носила по своим детям. И сейчас эта одежда шла к ней, как собственная кожа. Каждая черта ее, каждая ресница сливалась в общий облик скорби. Она не рыдала, но от нее веяло опустошенностью и холодом, будто прозрачные соленые слезы отныне текут в ее жилах вместо горячей красной крови.

В ответ на его поклон она только кивнула, и Кольберн снова испытал неприятное чувство. Мертвые безгласны, и он чувствовал невидимую стену между собой и этой женщиной. Однако через эту стену ему предстояло передать ей нечто очень важное.

– Госпоза, – хрипло произнес он, и напряженная сосредоточенность в его голосе скрадывала забавное впечатление от шепелявой речи. – Прости, что тревожу тебя в такой час. Но это важно знать, и я бы нарушил мою клятву, если бы смолчал…

– Говори, – позволила Прекраса, и звук ее равнодушного голоса коснулся его души, будто кусочек льда.

– Я провожал Хвалимировых посланцев. По пути они передали мне для тебя то, что ты не пожелала выслушать в гриднице. Я решился, потому что мы и сами знаем кое-что об этом. Если позволишь, я позову Радилу, Славона, моих людей – все мы знаем это… Как знал князь.

– Что – это?

– Что Свенгельд – предатель! – приглушенно из уважения к общему горю, но с горячностью воскликнул Кольберн. – Мы знаем это с того дня, как прибыли в Малин! Жена Хвалимира выдала, что в начале зимы ее муж встречался со Свенгельдом. Позови ее, пусть она повторит свой рассказ перед тобой. Они виделись, когда Свенгельд уже знал, что не ему в сей год идти к древлянам в дань. Она не знала, о чем они говорили, но догадается даже дубовая сыска… тьфу, сосновая.

Прекраса невольно улыбнулась: уж очень смешно это прозвучало. За несколько лет Кольберн хорошо овладел славянской речью, но кое-что иногда путал, особенно в волнении.

– Они сговаривались о смерти господина Ингера! – продолжал Кольберн, подбодренный ее улыбкой. – Ни о чем другом им говорить было нечего! Князь понял, что Свенгельд задумал захватить Киев, пока его здесь не будет. Поэтому он отправил нас сюда с половины пути. И он был прав, но только наполовину. Я уверен, и другие мужи уверены, что мы сорвали этот замысел, когда явились сюда, пока он нас не ждал. Но он хотел большего! Они сговорились, что Хвалимир убьет его… господина Ингера. Такой подлости мы не ждали даже от Свенгельда, иначе ни за что не покинули бы господина одного в тех краях!

Прекраса взглянула на него, но в лице ее ничего не переменилось.

– Но ведь это только ваши догадки, – безразлично промолвила она.

– Нет, госпожа! Это подтвердили старики. Они сказали: Хвалимир велел им предложить виру, а если ты ее отвергнешь, то сказать: Свенгельд подбил его на это злое дело! Если бы ты пожелала их выслушать… Их еще не поздно вернуть, они далеко не уехали на своей кобыле.

– Ни к чему, – Прекраса слегка двинула рукой. – Я верю, что ты точно передал их речи.

– Свенгельд – предатель! Он виновен в смерти господина! Прикажи, и я…

Прекраса снова поняла руку, приказывая ему замолчать.

– А что если это ложь?

– Как – ложь? – Кольберн опешил. – Это сказала Хвалимирова жена и эти старцы. Я не верю, чтобы они стали лгать, сидя на санях! Зачем им позорить свои седые бороды?

– Зачем? Затем, что… Я отвергла виру и призвала русь к мести. Древлянам легко понять: их спасет только раздор среди нас. Если сейчас верные мне люди, – Прекраса подбородком указала на самого Кольберна, – нападут на Свенгельда, Киев станет полем битвы. Многие мужи полягут, мы сами подорвем свои силы, и нам станет не до древлян. Нам станет нечем вершить месть, и они спасутся от наказания.

«И в этом раздоре Святка, беззащитный ребенок, погибнет первым, – подумала она, но не стала говорить вслух. – Они уберут его в первую голову, а потом будут биться за выморочное наследство».

– Ты ничего не сделаешь? – удивился Кольберн. – Оставишь этого предателя воеводой?