Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Гул голосов не утихал. Древляне верно рассуждали: жена и малый ребенок не могут мстить, а без князя племя лишено покровительства богов. Но принятая вира унижает родичей убитого, даже будь он простой человек, что же говорить о князе! Это будет унижением для всей земли Русской!

– Я – кровный родич Ингера, мой отец, Ельг, был братом его матери, Ельги-Святославы! – яростно ответил Свен. – Я заявляю о своем праве мстить за моего родича Ингера! И требую, – он окинул собравшихся свирепым взглядом, – чтобы право мое было признано!

Свен обещал Хвалимиру принять виру, а теперь требовал мести. Но Хвалимир первым обманул его, направив послов не к нему, а к Прекрасе и Святославу. Месть за убитого и законное вступление в наследство неразрывно связаны, и сейчас Свен без колебаний порвал остатки договоренности, лишь бы спасти то, ради чего все затеял.

Рослый, мощного сложения, он стоял перед очагом, один перед тремя старцами, опустив руки со сжатыми кулаками и всем существом источая готовность к немедленной борьбе. От его грубоватого лица, от свирепых серых глаз, от всего облика веяло напористой силой, и невозможно было ответить «нет», когда он говорил «я требую».

Веретено замерло в руках суденицы, и неосознанно это ощутили все. Сейчас будет сделан выбор, который определит нить судьбы всей земли Русской.

– Старцы правду сказали, – среди тишины раздался с престола женский голос.

Все воззрились туда в изумлении: захваченные речью Свена, люди почти забыли о Прекрасе. Под десятками глаз она сидела неподвижно, с белым лицом, будто ледяная. Только дышала приоткрытым ртом, что придавало лицу молодой женщины почти детское выражение. В ней вновь проглянула та дева, которую Ингер встретил на берегу реки Великой семь с лишним лет назад. Но если тогда она, свежая, как бело-розовая ветка цветущей яблони, изумлялась своему счастью, то теперь ее ледяная бледность выражала горестное изумление перед жестокостью судьбы.

Однако она, готовая к случившемуся, тоже понимала необходимость немедленно вступить в борьбу: малейшее промедление отдаст победу Свену, а вместе с тем отдаст ему все.

– Я и мой сын – единственные законные наследники моего мужа, князя Ингера, – продолжала Прекраса. – О том он сам не раз свидетельствовал здесь, в этом доме, перед дружиной своей, боярами и всеми мужами киевскими. Перед цесарями греческими – имя мое и сына нашего Святослава в докончание с ними вписано. Перед древлянами он свидетельствовал, что я и наш сын – их владыки и его наследники. Боги проклянут и вас, кияне, и вас, древляне, если отречетесь от того. И я… – Прекраса судорожно вздохнула, поскольку речь отнимала у нее последние силы, – объявляю, что беру право мести на себя и на сына моего Святослава.

Затаившая дыхание гридница взорвалась криками – в них звучало изумление и притом восхищение. Невозможно было не восхититься этой молодой женщиной, такой слабой и в то же время такой сильной.

– Женщина не имеет права на месть! – Свен обернулся к ней. Его бесила необходимость спорить с этим существом и тем более отстаивать свое право. – И сын – до двенадцати лет. Но если мы будем ждать… еще девять лет, то месть наша протухнет!

– Я не только женщина! – Прекраса встала на дрожащие ноги, крепко держась за подлокотники. – Я – княгиня! Мой муж возвел меня на этот престол, я приняла священную чашу, и все мужи киевские тому послухи! Мой сын – не просто дитя, он – князь! Мы заявляем о своем право на месть и не отдадим ее никому! Если вы, – она бросила невидящий взгляд на мужчин, – не признаете его, то предадите своего господина и проклятье навлечете на головы и дома свои!

В то мгновение тишины, казалось, удар беззвучного грома невидимо сотряс Гору. Будто сами боги сказали «Послухи мы днесь».

– Я поддерзываю! – Кольберн вышел вперед и встал между престолом и Свеном, заслоняя от него Прекрасу. – Я послух, что Ингер возвел свою жену на престол и назвал госпожой над всем, чем владел! Я давал клятву во всем поддерживать его и теперь поддержу его жену и сына.

Радила, Славон, оружники Кольберна подтянулись к нему и встали позади него стеной. Наконец кто-то указал им путь к действию.

– Как ты будешь мстить? – поверх головы Кольберна обратился Свен к Прекрасе, стоящей на престоле. – Ты, женщина? Ты сама сядешь на коня и поведешь войско? Твое чадо трехлетнее сядет в седло и первым бросит копье против вражеской рати?

С тем же успехом он мог спросить, может ли камень плыть, а сухая, невесомая шишечка хмеля – тонуть.

– Да, – слово упало из уст Прекрасы в выжидательную тишину, будто камень в глубокую воду. – Я сделаю это. И мой сын, пусть он мал, но в нем течет кровь князей и воинов. Он докажет, что имеет право на наследство отца.

Кольберн вскинул кулаки в воздух и ликующе закричал. В то же миг его крик подхватила вся гридница. Оружники, бояре – все кричали в торжестве, после тягостных мгновений пустоты ощутив, что они больше не безголовы, что у них снова есть князь. Это был чудный князь – составленный из молодой женщины и малого ребенка, но все ощущали где-то рядом присутствие властного духа, той силы, что способна вести вперед. Удачи, не ушедшей, когда ушел тот, в ком видели ее носителя.

Свен немного попятился. Он не кричал, прикусив изнутри плотно сомкнутые губы. При нем были свои люди, да и среди киян у него имелись сторонники, но он видел, что не стоит пытаться сейчас противостоять этому порыву.

Наконец крики угасли, но теперь в сотне взоров, обращенных на Прекрасу, читались преданность и ожидание.

– И вот мое слово, – глубоко вдохнув, обратилась она к трем белым старцам. – Я отвергаю виру! Я желаю мести! За пролитую кровь моего мужа я возьму вашу кровь! Потоками крови убийц я смою бесчестье, нанесенное моему роду, мне и сыну. Я поднесу богам невиданные жертвы и верну удачу, которую вы своим беззаконием пытались у нас отнять. Возвращайтесь в свою землю, вы, посланцы Нави. И скажите: скоро вся земля Деревская оденется в «печаль», вся отойдет во власть Нави, и те, кто не ляжет в землю, будет вечно носить «печаль», как земля, с которой никогда не сходит снег.

Даже Свен внутренне содрогнулся от вида ее лица – бледного, как лик Марены, с горящими как звезды голубыми глазами. Выражение детской растерянности с него исчезло, теперь от этой бледности веяло силой несокрушимого льда. Эти глаза подчиняли, лишали воли и решимости, как зябкое прикосновение клинка к обнаженной коже горла. Беспокойно сглотнув, Свен попытался взять себя в руки и сбросить чары. Русалка подчинила гридницу, но его ей не подчинить.

И тут случилось то, чего он так долго ждал понапрасну – Друг Воронов заговорил.

«Иди с ней, – шепнул ему голос Уббы сына Рагнара. – Скажи, что ты с ней».