Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Да, – Прекраса мягко, но уверенно кивнула. – Он в силе, и его сила нужна мне. Он при послухах дал слово поддержать меня и мстить вместе со мной. Чего еще нам от него нужно?

– Тебе нужен на его месте верный человек! – Кольберн насупился.

– Мне нужен верный человек не только на этом месте. Больше всего мне нужен верный человек на месте кормильца для моего сына. Я хотела… ранее… но Ингер…

У Прекрасы перехватило горло при воспоминании: она сидела почти на этом же месте, а рядом был Ингер, живой и веселый, он обнимал ее и уверял, что трехлетнему сыну не нужен кормилец, потому что сами они будут его воспитывать… Проживут счастливо много-много лет… Она знала, что у них нет ничего впереди, а он не знал, и она не могла ему открыть причину своей печали…

Сглотнув, Прекраса взяла себя в руки. Боль разлуки мучила ее, как нож, засевший в груди, но она знала: это ненадолго. Скоро этому придет конец, они снова будут вместе. И чем скорее и лучше она обеспечит будущее сына, тем скорее отправится по туманной тропе вслед своей бессмертной любви.

– Святославу нужен надежный человек, который примет его на руки и будет растить и помогать править, пока сам он мал. И я хочу, чтобы этот человек взял в жены Ельгу-Поляницу, его названную мать. Ты готов стать этим человеком?

– Госпожа… – Кольберн просиял, не находя слов от неожиданной радости. – Это честь… лучшего я не желал бы… Даже если бы мне предложили престол в Асгарде, в кругу богов… то есть в раю возле престола самого Кристуса.

Это и правда было больше, чем он просил. Воевода хоть и первый среди воинов, но ниже князя и выполняет его приказы. А кормилец, получивший «на руки» малолетнего правителя, получает все его властные права на много лет – пока тот не достигнет двенадцатилетнего возраста. Святославу до того оставалось еще девять лет, а значит, девять лет он, Кольберн, будет в Киеве все равно что князь. А будучи женатым на знатнейшей деве, дочери самого Ельга, он сможет…

– Я доверяю это тебе, помня о твоей клятве! – Прекраса подняла руку, и на ее запястье мягко звякнул браслет из греческих златников – тот самый, что Кольберн подарил ей в благодарность за исцеление. – Ты клялся на золоте, что не станешь посягать ни на что из принадлежащего Ингеру и его потомству. Я знаю, что твоя клятва крепче железа. Ни один человек на свете не будет лучше заботиться о сыне Ингера, не пытаясь ничего отнять для себя…

– Это правда, госпожа! – пылко воскликнул Кольберн, стыдясь перед собой за то, о чем чуть было не подумал. – Ни один человек, обыщи хоть весь свет до самого Йотунхейма!

– Тогда ступай и передай во дворе, что я желаю видеть сестру моего мужа. Пусть за ней пошлют.

Торлейка, Кольбернова посланца, Ельга встретила на половине пути к княжьему двору и улыбнулась про себя: их с Прекрасой желания совпали. Она еще не знала, что желания ее и невестки решительно расходятся именно в том, что было для нее сейчас важнее всего.

Войдя, Ельга сразу увидела Прекрасу, и от сходства этой белой фигуры с мертвой, засохшей ночной бабочкой в душе ее вдруг вспыхнуло нечто вроде злорадства. Да ведь она, сама того не осознавая толком, много лет мечтала увидеть эту женщину поверженной, разбитой! Повинуясь воле отца, оставившего престол Ингеру, в душе не смирилась с его выбором. Много лет держалась настороже, зная, что приезд брата с невесткой разрушил надежды ее самой и Свена, много лет ждала от них еще больших бед и унижений, боролась, надеялась, что судьба еще повернется веселым лицом к детям Ельга. Горе Прекрасы должно было усилить в сердцах родичей любовь, сгладить обиды. Но нельзя усилить то, чего нет, а любви не было, была неприязнь, и сейчас она торжествовала победу.

Стыдясь перед собой этого низкого чувства, Ельга подошла. Прекраса встала ей навстречу, и Ельга поцеловала ее прохладную щеку. Вспомнила первый такой же поцелуй – в тот день, когда Ингер с женой прибыл в Киев. Тогда щека юной новобрачной показалась Ельге гладкой и прохладной, как березовый лист, а глаза – опасными, как глубокая вода. Весь род их чуть было не пошел ко дну по вине этих колдовских глаз…

– Садись, – Прекраса указала на скамью возле себя.

Скамья была покрыта шелковым полавочником, на ней лежало несколько подушек, тоже обтянутых шелком, одна даже с золотным шитьем. Женщина в белых одеждах казалась чуждой этой роскоши – как та дева-русалка из Асмундовой байки, что сидела за печью в родительском доме, не принимая пищи и не произнося ни слова.

Ельга села. Вот они, две Ельги, обе в белом, как две печальные лебеди. На первый взгляд схожие, но такие разные. Общая потеря должна была сблизить их, но ожидания их теперь устремлены совсем в разные стороны.

– Как ты жива? – Ельга взяла невестку за руку. – Как Святка? Если хочешь, я возьму его к себе на эти дни, может, тебе с ним недосуг…

Она еще раз бегло огляделась, но ни ребенка, ни его няньки в избе не увидела.

– Я для того тебя и звала… о нем потолковать, о Святке, – начала Прекраса. Потом, явно сделав усилие, подняла глаза на Ельгу. – Он… теперь сам князем остался, но он так мал… Ему нужен кормилец.

В мыслях Ельги мелькнуло лицо Свена. Уж не ему ли Прекраса хочет предложить, если обращается к ней?

О, если бы так! На этом они наконец все помирятся, поделив наследство старого Ельга по справедливости.

– Ты знаешь, что кормилец за малолетнего править будет еще девять-десять лет, а то и больше, пока дитя в полный разум войдет. Сейчас вот у нас война. Откладывать нельзя, кому-то надо Святку на руки дать. Да боюсь, не погубили бы… злые люди. Я выбрала… верного человека. Того, кто дал клятву не посягать…

Надежды увидеть на этом месте Свена рухнули, едва появившись: Прекраса говорит о «Шепелявом».

– Я хочу, чтобы ты и дальше была Святке как мать. Ты спасла его, когда он родился, – с усилием выговорила Прекраса. Раньше они никогда не упоминали ту ночь. – Стерегла его… злая сила. Теперь… голова взята, но как знать… Вдруг то, что отца унесло, и за сыном придет?

От звука ее тихого, ровного голоса Ельга содрогнулась. Прекраса точно знала, о какой злой силе говорит. И почти не боялась, свыкнувшись с этой мыслью, смирившись с чуждой властью. С трудом подавив желание отодвинуться от нее, Ельга взялась за мешочек с землей отцовой могилы под платьем.

Недруги Прекрасы не ошибались в своих подозрениях. Жена Ингера проклята. Ее проклятье уже настигло его самого… а теперь подбирается к малолетнему сыну?

– Я хочу, чтобы ты была при нем, – продолжала Прекраса, не поднимая глаз. – Чтобы хранила его, как суденица добрая, его Доля верная. Я хочу, чтобы ты вышла за Кольберна. У него будет Святка на руках, а ты снова станешь при них госпожой чаши. Ты ведь этого хочешь.