Виталий Останин - Вендетта [СИ]

— Сто тысяч марок, Гвидо. Скажи, мечтал ли ты о такой сумме? – кавальеро хлебнул еще вина и вытер пролившееся с длинных усов.

— Мечтал, — констатировал он и вскочил с табурета.

Этих денег беглецу, изгнанному со службы, хватит на то, чтобы начать новую жизнь. Купить небольшой постоялый двор в колониях, и до смертного одра забыть о политике.

— Синьор Лик тоже так считал, Гвидо. И к чему его это привело?

Спустя десять минут он был готов к путешествию. Деньги, бумаги, оружие, одна смена исподнего. В лошади не было смысла, ибо до порта четверть часа прогулочным шагом, да и не бросать же ее там. Временно укрыться можно будет на любом судне, отправляющемся завтра или послезавтра в Димаут.

— Лучше бы завтра, — промолвил кавальеро и, кроме спады, кинжала и пистолей, прихватил с собой еще и эсток.

Ди Одэтаре поглубже нахлобучил широкополую шляпу с длинным пером, оправил куртку, смахнул пыль с сапог и в последний раз взглянул на своё пристанище в Санторуме. Большую грязную комнату закоренелого холостяка с военным прошлым и неизвестным будущим.

— Сорок три года, Гвидо, демоны тебе в ребро. Что же ты творишь!.. — рассмеялся кавальеро и распахнул окно.

За окном была ночь. Холодная зимняя ночь Санторума, ясная под светом луны и звезд. К утру в город придет туман с моря и развеется только тогда, когда солнце встанет достаточно высоко. Вот тогда суда и поднимут якоря, чтобы отплыть на запад или восток из Священного города.

Кавальеро перемахнул через подоконник, зацепился за раму перевязью спады, чертыхнулся, поправил её и спрыгнул на черепичную крышу стоявшего впритык соседнего здания. Скользкая из-за изморози черепица едва не подвела его. Но кавальеро, опытный наездник и фехтовальщик, удержал равновесие.

На узкой улице Серых Праведников его ждали те, кто следил за домом. Уходить надо было дворами, пусть даже ждали его и там. Кавальеро осторожно, балансируя с помощью тяжелого эстока, прошел по коньку, спустился на устланную соломой крышу сарая и столь же тихо и осторожно, придерживая рукой спаду в ножнах, по старой ветхой приставной лестнице спустился в обширный двор постоялого двора. Пути отхода были продуманы еще полгода назад, когда ди Одэтаре только снял апартаменты.

Он не успел порадоваться своей предусмотрительности, потому, как увидел человека с лохматой рыжей бородой, уже выхватывающего из ножен спаду. Только помянул в очередной раз демонов, а бородач уже несся на него с клинком над головой.

Кавальеро прихватил поудобнее эсток второй рукой за четырехгранный клинок. Направил его острие на противника. Сделал два быстрых шага тому навстречу и произвел выпад с прямым уколом. Вложив в удар всю силу и ненависть.

Незнакомец, как и предполагал кавальеро, попытался отбить удар эстока значительно более легкой спадой. Ему бы удалось, не цель отставник чуть правее правого плеча противника. Тяжелый эсток, подправленный неудачным блоком вражеской спады, вонзился в левое плечо бородоча и прошил его насквозь. Издав жуткий вопль, противник выронил оружие, схватившись обеими руками за вошедшую в тело сталь. Кавальеро обнажил кинжал.

— Не кавалерист, — спокойно проговорил он миг спустя, вытирая лезвие об одежду убитого.

Он торопливо осенил себя и тело напавшего на него бородача священным знаком. Дернул эсток, но тот крепко засел в суставе негодяя. Ди Одэтаре бросил тяжелый меч и припустил по дворам. На предсмертный крик должны сбежаться другие, а он не хотел давать им шанс догнать его и связать боем.

Улица Всех Кошек, изогнутая как кишка. Улица Святого Йона, со множеством церквушек. Улица Кузнеца Мартина, на которой не было ни одной кузни. Безымянные переулки и заросшие вербой пустыри. Кавальеро плутал как мог, сбивая преследователей со следа. Он понимал, что перестраховывается, но жизненный опыт не давал отбросить вбитые за годы правила.

Ближе к рассвету, с наступлением тумана, окончательно оторвавшись от погони, ди Одэторе отогревался в маленькой корчме в квартале Террогато. Горячее вино и горячий же суп с рыбой и устрицами. Раскрасневшись, он то и дело утирал платком нос, так уж его прошибла горячая еда после пробежки по ночному морозцу.

— Так и заболеть недолго, Гвидо, — приговаривал он, вычерпывая последние ложки густого острого варева.

К порту просто так не пробраться, это он уже понял. На всех перекрестках, на всех улочках, что спускаются к морю, патрули корабельной пехоты, верного Доминатору полка. Ловят таких как он, тех что пытаются, перепугавшись проскрипций, покинуть город.

Закутавшись в теплый плащ, кавальеро устроился в удобное кресло и прикорнул у большого камина, затопленного по его просьбе хозяйкой заведения. Он не знал её, она не знала его, а это значило, что тут пока вполне безопасно.

— Час сна, Гвидо. Час, не больше, — прошептал мужчина и накинул капюшон плаща на изрядно поседевшие волосы.

Он умел спать в любых обстоятельствах, даже когда на него велась охота. Особенно, когда на него велась охота. Было бы тепло и сухо, да и это, в принципе, не обязательно.

Он проснулся от звука голоса хозяйки. Потянулся, разминая затекшие от сна в кресле члены, и прислушался к разговору за дверью. Подумал спросонья — с чего бы ей шептать в своем доме. Когда е ней присоединился и пропитый бас незнакомого мужчины, все стало понятно.

— Как пить дать, за него дадут хорошую награду, братец Юно. Он из беглецов!

— Вооружен?

— Меч у него длинный, но он сейчас спит, возьмёте тепленьким.

— Где он?

— В кресле у камина.

Когда дверь отворилась, кавальеро был уже готов. На пороге возник дородный мужик в кирасе и мундире гиованте Ирманского корабельного полка. Шлем с высоким пучком перьев он держал в левой руке, правая спокойно лежала на эфесе кортоспады. За его спиной маячило еще двое солдат.

Кавальеро выстрелил из пистоля. Пуля угодила мужику в брюхо, прикрытое кирасой. Его отбросило в дверь, шлем лязгнул об пол, сминая красивые перья.

С диким рёвом ди Одэторе прыгнул к двери. Уколол в лицо пузатого гиованте — клинок пробил щеку и вышел на палец из затылка. Сделал сделал длинный шаг назад, выдергивая спаду из медленно оседавшего на пол толстяка, и приготовился к сражению с товарищами убитого.

В комнату ворвались двое солдат. Обнажив свои корабельные кортоспады, излюбленное оружие абордажной пехоты, они бешено крутили ими, пытаясь оттеснить кавальеро к камину. Но комната была слишком мала, чтобы взять его с двух сторон.

Да и фехтовальщиками нападавшими были дерьмовыми, а спада длиннее абордажного клинка. Спустя семь биений сердца оба солдата валялись на полу. Последнего пришлось добивать кинжалом.

— Это был неловкий удар, Гвидо. — сообщил он, обращаясь к стене, под которой лежали трупы. — Рука дрожит, как медуза! Тебе нужно больше тренироваться.