Марина Александрова - Осколок его души

Дальнейшее не укладывалось в голове. Я наблюдала за происходящим со стороны. Видела происходящее перепуганными глазами ребёнка. Словно оружие замершее для удара в миллиметре от своей цели, я ощущала тепло родной стихии, которая послушно ластилась, принимая меня в свои объятия. Ещё миг, одно слово того, чьи пальцы продолжали сжимать моё сердце, и пламя поглотит этот мир…

Я уже знала финал, понимала, что произойдёт дальше. Не зря под строжайшим запретом детям не разрешается посещать места силы. Маленьких эвейев балуют, холят и лелеют, стараясь огородить от невзгод этого мира. Нет ничего страшнее пробудившегося ото сна дракона, который не готов прийти в этот мир. Его гнев, неконтролируемые сила и мощь не созданы для неокрепшего детского разума. Мы не способны справляться с собственным отражением, пока не пройдём должную подготовку, пока не научимся контролировать эту стихийную мощь…

Мой отец увидел меня, стоило нам переступить порог комнаты. Он первым вскочил с кресла, а следом за ним и Император. Я видела беспомощность и обречённость, что тут же отразилась в их взгляде. Сегодня я понимала, что ни один из них не поднял бы на меня руку, чтобы отсечь разбуженное пламя. Это означало бы лишь одно: очнувшийся ото сна голодный огонь съест то, до чего сумеет дотянуться, пусть это будет даже он сам. Этот краткий миг, глаза в глаза, как немое прощание. Миг, который всё ещё хранил мгновение моего детства. Он улыбнулся мне…

— Ты… глупец… — прошептал отец Китарэ, смотря на мужчину, что продолжал стоять за моей спиной.

Это были последние слова, сказанные отцом Китарэ, хотя моя память не сохранила их, сейчас, смотря за происходящим со стороны, я отчетливо могла разобрать их. Что тогда, что сейчас, всё на ком я была сосредоточена — это мой отец. Глаза в глаза, ни единой попытки остановить меня, просто потому, что они оба верили, что я была нужна этому миру гораздо больше…

— Вперёд, малышка, — шёпот на древнем наречии, заставил изогнуться дугой, принимая энергию, что зарождалась во мне где-то глубоко в груди, выкручивая детское тело. — А мне, пора…

Хватка мужчины исчезла. Как исчез и он сам и воля, принуждавшая меня. Я попыталась как-то отступить, отринуть пробудившийся поток, когда услышала крик папы:

— Не смей! Не смей! — кричал он, когда мир вокруг меня залило ревущим пламенем.

Я кричала, не видя перед собой ничего кроме огня и его глаз, которые рассекли тонкие ниточки зрачков. Я видела, как его тело исчезает в огне! Как моё пламя уничтожает его плоть! Но вопреки всему, он не кричал, не показывал как ему больно. Он лишь нашёл в себе силы призвать свою стихию и ударить меня ею, словно хлыстом, выбрасывая моё крошечное тело в окно…

Ниром как никто другой понимал, что после него настанет мой черед. Из этой башни не должен был выйти никто. И хотя, я не могла помнить это место, после того, как мой отец выкинул меня в окно, я продолжала стоять в этой комнате, среди ревущего пламени родной стихии. Я больше не чувствовала руки ребёнка, что привёл меня сюда. Она показала мне всё. Теперь она такая же часть меня. Не чувствуя ног, я приблизилась к мужчине, что замер в той самой позе, в которой я видела его в последний раз. Даже сейчас мой папа был гораздо выше меня. Его темно-алые волосы беспорядочными прядями растрепались на плечах. На шее, груди, ладонях кожа взбугрилась ужасными волдырями. Мой отец всё ещё продолжал удерживать свою оболочку в этом мире. Отец Китарэ растворился сразу же. Его телу было нечего противопоставить пламени. Он и не пытался даже обернуться в истинную ипостась, чтобы спастись. Папа просто немного задержался, чтобы спасти меня. Они оба предпочли умереть, лишь бы не потерять меня?!

Дрожащими ладонями, я коснулась его лица. Я знала, что всё это ненастоящее, но мне так хотелось, хотя бы в своём собственном сне попрощаться с ним. Его лицо расплывалось из-за слёз, которые я больше не могла сдержать. Я обняла его так крепко, как только могла, уже рыдая в голос.

Сколько мы так простояли в этой застывшей иллюзорной реальности прошлого? Не знаю. Время перестало существовать. Сперва, не было ни единой связной мысли. Я превратилась в оголенный нерв, который не способен ни на что большее кроме как кричать о своей боли. Но мне было уже не пять оборотов, когда всё, что смог придумать детский разум это внушить самой себе, что ничего подобного никогда не происходило. Маленькая Ив осталась заперта в ночи, у самой кромки лесного озера, где оборот за оборотом она оплакивала свои потери и горе. Больше такого не повторится. Теперь я буду помнить.

— Я больше никогда не отрекусь от тебя, — прошептала я, обращаясь к памяти о своем отце.

Наверное, бывают грехи, о которых лучше всего не помнить. Забыть раз и навсегда, как страшный сон. Оставить где-то глубоко в душе, чтобы ночами напролёт сокрушаться, что именно не даёт тебе покоя? Откуда эти страхи? Бесконечное множество раз спрашивая себя, почему именно я? Нашла ли я то, что надеялась найти? Пришла бы ещё раз к Китарэ с подобной просьбой, зная, чем это закончится? Вопросы, которые разрывали сердце, но ответ на них был однозначным — да. Я не стала счастливее узнав ответы. Сегодня я стала собой. У моих страхов появилось лицо… моё лицо.

Я не знаю, как смогла найти силы отступить от застывшего воспоминания об отце. Это был последний раз, когда я видела его живым и это уже не отпустит меня никогда. Я не могла найти в себе сил остановить слёзы, что продолжали скользить по моим щекам, но я смогла сделать шаг по направлению к окну, затем ещё один и ещё… И, казалось, эти шаги к спасённой от пожара девочке, всё дальше от оставшегося в огне отца, были самыми сложными в моей жизни.

На миг я прикрыла глаза, чтобы в ту же секунду оказаться снаружи объятой огнём башни. Дорэй была права, говоря, что такого буйства стихии она никогда не видела прежде. Казалось, у огня был голос, что ревел, разнося этот жуткий потусторонний гул по округе. Расплавленный камень, точно воск алой свечи, стекал по трескающимся вековым стенам. Но впервые в жизни, огонь не был чем-то пугающим. В нём больше не было той ужасающей тайны. Здесь и сейчас он рыдал и плакал вместе со мной, захлёбываясь гневом и безысходностью. Он не виноват… Стихия не может быть виновата в страдании, которое она причиняет.

— Ив, очнись, Ив, — совсем ещё тонкий голосок Китарэ, сквозь слёзы, которые он даже не пытался скрывать. — Не закрывай глаза, слышишь! Смотри на меня, пожалуйста…

— Больно…

Шепот на грани слышимости, но я скорее вспомнила эти слова сказанные мной тогда. Я смотрела на своё обезображенное тело и не могла поверить, понять, как вообще мне удалось выжить? Я так расстраивалась, что моя нога подводит меня. А по логике вещей, её вообще не должно было остаться! Сказать, что ребёнок, что сейчас лежал на земле, сильно обгорел — это явно преуменьшить. Я видела собственные кости и ума не приложу, почему осталась в живых?! Быть может, шок спас меня или заклятья того эвейя, что подчинили моё тело и разум?