В Брайсленд - Заговор в Насцензе

— Долго ты там была?

— Год и один месяц, — она криво улыбнулась. — Но не из-за того, что я была безнадежна, хотя казалось, что я уже не увижу ничего зеленого в море грязи, — она вытащила промасленную ткань из сумки и развернула ее. Она вытащила оттуда пару кусочков сушеной рыбы, отдала половину Петро. Хоть день назад он не хотел такое видеть, он схватил радостно рыбу и стал жевать ее. В этот миг вкус был лучше, чем у любого пира. — Потому что я хорошо выслеживала овец.

— Выслеживала? — Петро проглотил кусок так быстро, что чуть не подавился. Он кашлянул. — Куда они уходили?

— Они были всюду. Боги создали людей для правления королевством глупых существ, и овцы тупее всех, — она убрала косточку из зубов и продолжила грызть рыбу. — Если калитка приоткрыла, овца выберется. Если есть утес, она туда заберется. Если можно куда-то упасть, она упадет. Они могут застрять в колючем кусте, наткнуться на волка. Всегда одна, а то и несколько овец на заставе терялись на ночь и творили глупости, и народ инсулы не жаловался. Что одна овца, когда их много? Но делать было нечего, и я ходила их искать.

Эмилия улыбнулась и стала очаровательной, какой Петро заметил ее в Эло. Она не выглядела мило, как обычные девушки, и ее черты были резкими. Но когда ее глаза сияли от воспоминаний, она смягчалась. Несмотря на грязь на ее лице, она сияла. Петро улыбнулся, чтобы поддержать ее.

— Было сложно?

— О, ночью — да. Я сделала из этого игру. Были правила. Если овца отсутствовала час, у меня был лишь час ее найти. Если ее не было два часа, у меня было два часа для поиска вместо сна. Я знала, что искала, проверяла у полян, где они держали овец. Я знала, как они пригибали ветки, где можно было найти следы их шерсти, и что они жевали по пути, — она доела кусок рыбы и взялась за другой. — Я стала хороша в этом. Я знала это.

— А если овец не было всю ночь?

Она улыбнулась, и это смягчило ее лицо снова.

— Такого не было, — звучало так, будто она хвалилась. — Конечно, в поиске овец есть одно преимущество.

— Какое?

— Они оставляют кучки навоза через каждые тридцать футов.

Петро тихо рассмеялся.

— Видимо, было бы удобнее, если бы люди так тоже делали.

— О, они делают, — сказала Эмилия со спокойным лицом. — Но только когда они останавливаются на перерыв.

— Как тут? Конечно, они… — Петро понюхал воздух. — Они…? Они не…! — он отпрянул от дерева, словно оно было раскаленным. Там, где он сидел, все было хорошо, к счастью, но с другой стороны ствола была почерневшая масса с гудящими мухами. — Боги! — закричал он и отскочил как можно дальше от вонючей кучи.

Эмилия рассмеялась от его неудобства, доела свою порцию рыбы, не прерываясь. Она ждала, пока он сядет на край бревна, а потом сказала:

— Ты ханжа, да?

— Нет. Я не ожидал… это. Вот, — Петро мог бы съесть еще три куска рыбы, но он доел свою порцию и не стал жаловаться. Он смотрел, как Эмилия доедала свою порцию, решив, что когда они остановятся в следующий раз, он постарается есть сушеное мясо медленнее.

— Выборочно? — она грызла рыбу. Петро смотрел на нее, впервые понял, что она, пожалуй, нуждалась в перерыве больше, чем он. — Многие из Тридцати такие.

Обычно эти слова заставили бы Петро возмущаться, но она произнесла слова без осуждения, и он задумался. Многие из Тридцати были заносчивыми, правда.

— Думаю, ты встречала их достаточно на заставе инсулы, — отметил он. Ее плечи задрожали от смеха.

— Так ты узнала о брате Каппацо? Ты говорила о нем раньше, когда рассказывала о Поппее.

— О, — было сложно понять под грязью, но Петро, казалось, заметил ее румянец. — Нет. Я была в инсуле.

— Как страж? — бывали исключения, но инсулы всегда гордились, что там не было стражей из города и замки.

Эмилия призналась сквозь зубы:

— Как ученица, — Петро не успел удивиться, она подняла руку. — Я не люблю говорить об этом.

— О. Хорошо.

Петро хотел оставить эту тему, хоть и было любопытно. Эмилия окинула его взглядом, стряхнула крошки с ладоней и разглядывала землю.

— В твоей инсуле, кстати. Кающихся. Я родилась на заставе. Моя мать была Сциаррой, и я была ее ребенком, — Петро удивленно приподнял брови. Его мать дружила со Сциаррами, пока росла. Они были семьей ткачей, была известна прочной тканью. — Мы с тобой попали в инсулу в один день Осмотра. Хотя я на четыре дня старше.

— Что случилось? — Петро тут же задумался, был ли вопрос грубым. Звучало дерзко, а они уже сблизились.

Она была не против.

— Моя мама влюбилась в простолюдина по имени Марко Фосси, вышла за него и покинула жизнь на заставе. Ты знаешь правила. В инсуле учится ребенок Семи или Тридцати, живет или с ними, или в инсуле, или на заставе. Это закрытое общество, — она сглотнула и посмотрела вдаль. — Когда моя мать стала Фосси, я ушла. И я сама пошла в стражи.

— Тебе нравится?

Эмилия не сразу ответила.

— Сложно быть женщиной в стражах. Там редко удается продвинуться, — она прикусила губу, а потом тихо призналась. — Старшие не считают, что я подхожу для управления.

— Почему? — Петро было сложно поверить. — Ты потрясающая.

Она не спешила принимать открытую похвалу, хотя точно была благодарна.

— Я хороша в том, что делаю. Но они не дают мне проявить себя. Мой напарник Жиль думал, что из-за того, что он — мужчина… — она покачала головой. — Не важно.

Она звучала так напряженно, что Петро не стал давить.

— Ничего плохого в том, что ты — страж, нет, — сказал он. — Моя сестра хочет выйти за стража.

— О, конечно, — сказала Эмилия. Ее голос стал презрительным, она снова звучала нормально. — Риса Диветри сделала это популярным, и все в Семи и Тридцати позволяют дочерям любить стражей. Это ненадолго. Смешно, какими снобами могут быть Тридцать. Если я звучу грубо, просто вспомни, что я была из Тридцати когда-то. Но когда перестала… они просто отрезали нас. Ты знаешь, что это правда.

— Да, — согласился Петро. — У моей семьи был кузен, рожденный в инсуле. Он стал жить с нами, когда его мать вышла за кого-то не из Семи и Тридцати. Он всегда был чужаком, видимо, — Петро не думал о кузене Фредо несколько лет. Мужчина так переживал из-за статуса в Тридцати, что предал Диветри. Бедная мертвая душа.

От мысли о попытке переворота принца Берто и панике в первые недели после Осмотра Петро застыл. Он вдруг испугался того, что Эмилия могла знать.

— Если мы были в одном классе учеников, — медленно сказал он, стараясь не выдавать тревогу, — мы… знали друг друга?

— С чего бы? — быстро ответила она. — Между нами четыре года разницы. У нас не было общих лекций. Мы вряд ли вообще пересекались. И я была там шесть или семь месяцев, — она шаркнула ногами по хвое на земле, выпуская ее свежий запах. — Я успела полюбить это место, но лишилась его. Так всегда, да? — Петро обрадовался, что она не вспомнила его, но заметил боль в ее последних словах. Но ответить он не успел. — Идем.