Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

К апрелю лодка приняла узнаваемую форму: узкие, пахнущие смолой ребра судна лежали посреди лагеря, как грудная клетка какого-то несчастного морского существа, которое Господь забыл наделить кожей или чешуей.

Почти сразу после этого появились первые газетчики, и в «Вестнике Лэдвилла», в размытой боковой колонке, вышел первый печатный репортаж с примитивным заголовком «ЖЕНЩИНА СТРОИТ ЛОДКУ, МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ ОЗАДАЧЕНЫ». Статья породила много шуток и пересудов, и история скакала из газеты в газету, многократно перепечатанная, пока не встретилась с рассказом о звероловах, нашедших океан. Уже спустя месяц с небольшим, когда Ади и ее лодка исчезли из Альмы, история добралась даже до «Нью-Йорк Таймс», где вышла под гораздо более броским заголовком: «ЛЕДИ НОЙ ИЗ СКАЛИСТЫХ ГОР: СУМАСШЕДШАЯ ИЗ КОЛОРАДО ГОТОВИТ^ СЯ К ПОТОПУ».

Я бы отдал что угодно – все слова до последнего в Начертанном, звезды всех миров, собственные руки, – лишь бы отменить эту проклятую статью.

Ади не видела ни одной из статей о себе, насколько мне известно. Она просто продолжала строительство лодки, подгоняя доски одну к другой, чтобы собрать корпус, советуясь с местным кровельщиком, который, хоть и был озадачен, все же поделился с ней рецептом смеси из еловой смолы и жира для замазывания стыков между досками. Холщовый парус, сшитый кое-как и приведший бы в ужас любую из тетушек Ади, свисал с невысокой мачты. Однако к концу месяца Ади была убеждена, что это самое великолепное и подходящее для мореходства судно в целом свете – или, по крайней мере, на высоте десяти тысяч футов над уровнем моря. На носу лодки она выжгла угольком название. Неровные линии гласили: «Ключ».

В тот вечер она пришла в город и потратила последние деньги, заработанные на хлопковой мельнице, купив копченый окорок, бобовые консервы, три больших фляги и компас, а также наняв двух молодых парней, которым она на ломаном испанском пояснила, что ей нужно отнести лодку на гору. Прошли годы, прежде чем я нашел одного из этих ребят, некоего мистера Лусио Мартинеса, и он с горечью и усталостью признался, что жалеет о своем участии в этой затее. Больше половины десятилетия Мартинес провел, окруженный облаком беспочвенных подозрений, потому что они с другом были последними, кто видел безумную белую женщину и ее лодку перед исчезновением. Местный шериф даже допросил его через год или два после этого события, настаивая, чтобы мистер Мартинес нарисовал ему подробную карту и указал место, где Аделаиду видели в последний раз.

Ади не могла знать, какие беды свалятся на голову несчастного мистера Мартинеса после того, как они расстались на вершине горы Сильверхилс, и я сомневаюсь, что ее бы это волновало. Ее вел эгоизм рыцаря, который как никогда близок к своей цели, и она не могла свернуть с пути, как стрелка компаса не может вдруг взять и показать на юг.

Она дождалась, пока Лусио с другом спустятся по склону, а полумесяц посеребрит сосны мягким светом. Тогда она протащила свое косое суденышко вдоль оленьей тропы к невысокой каменной постройке, которая когда-то была шахтерской церковью – а может, и чем-то более древним и святым.

Дверь выглядела так же, как несколько недель назад, когда Ади впервые обнаружила ее. Одну из каменных стен почти полностью занимал проем, обрамленный потемневшим от времени деревом. Грубая дыра в досках двери служила ручкой, и Ади готова была поклясться, что сквозь это отверстие уже проникал ласковый ветерок, несущий аромат соли, сосновой смолы и длинных солнечных дней.

Казалось бы, она не могла знать этот запах и все же почему-то знала. Так пахла кожа мальчика-призрака, когда они с Ади поцеловались в поле на исходе лета. Это был запах другого места .

Она открыла дверь и столкнула лодку в незнакомое море иного мира.

Когда я открыла глаза, мне показалось, что за ночь кто-то успел вытащить их из глазниц, повалять в песке и кое-как вставить обратно. Губы склеились, во рту чувствовался кислый привкус, а голова как будто усохла на несколько размеров. В течение несколько секунд, забыв о полудюжине бокалов шампанского, выпитых вечером, я считала, что во всем виновата книга. Как будто история могла забродить в жилах, как вино, и опьянить меня.

Если бы существовала история, способная на такое, это была бы именно она. Я определенно читала книги и получше, где было больше приключений и поцелуев и меньше длинных рассуждений, но ни одна из них не оставляла у меня хрупкого и невероятного подозрения, будто все написанное в ней может оказаться правдой. Будто в тенистых уголках и впрямь прячутся Двери, которые ждут, чтобы их открыли. Будто женщина может, как змея, сбросить с себя детскую кожу и нырнуть в клокочущую неизвестность.

Мне с трудом верилось, что мистер Локк мог подарить мне книгу, полную таких фантазий, даже если ему было ужасно меня жаль. Но как же в таком случае она оказалась в моем сундучке в Зале фараонов?

Однако под тяжестью страшного Нечто, по-прежнему сидевшего у меня на груди, вся эта загадка казалась мне несущественной и далекой. Я начала понимать, что теперь это навсегда, что эта мерзость прилипнет ко мне, как вторая кожа, и будет отравлять все, чего я касаюсь.

Я почувствовала, как Бад тычется мне в руку влажным носом – он делал так, будучи еще щенком. Стояла ужасная жара – июльское солнце уже растекалось по половицам и раскаляло медную кровлю, – но я все равно обняла Бада и уткнулась лицом в его шерсть. Так мы и лежали, покрываясь по том, пока солнце поднималось по небу, а особняк Локка поскрипывал вокруг нас и что-то бормотал.

Я уже начала проваливаться в вымученный сон, вызванный перегревом, когда дверь отворилась.

Я почуяла запах кофе и услышала знакомые решительные шаги. Какое-то скрытое напряжение, сжимавшее мое нутро, ослабло, и я вздохнула с облегчением: она еще здесь.

Джейн была полностью одета и настолько бодра, что я поняла: она проснулась уже давно и намеренно не будила меня так долго, как только позволяли приличия. Она поставила две чашки, от которых поднимался пар, на книжную полку, подтащила хлипкий стул к моей кровати и села, скрестив руки на груди.

– Доброе утро, Январри. – Ее голос звучал почти строго, как-то по-деловому. Возможно, об отце, которого никогда нет рядом, не положено скорбеть больше одного дня. А возможно, она злится, что я так долго сплю и присваиваю нашу общую комнату. – Я слышала от прислуги на кухне, что вечеринка прошла… м-м… интересно.

Я издала стон, всем своим видом показывая: я не хочу об этом говорить.