Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

Я подождала, пока их шаги направятся по коридору к двери следующей запертой палаты, а потом сунула руку под матрас. Легонько погладила корешок папиной книги, но не стала брать ее. Вместо этого я достала прохладную серебряную монетку из Города Нин.

Она была тяжелая, шире, чем пятидесятицентовик, и вдвое толще. Королева улыбалась мне.

Я приложила край монеты к стене у кровати и медленно провела по грубому цементу. Потом я поднесла ее к свету и увидела, что плавный изгиб слегка стесался.

Я улыбнулась отчаянной улыбкой узницы, которая роет подкоп, и снова прижала монету к стене.

К обеду мышцы моих рук превратились в выжатые тряпки, а костяшки пальцев болели в тех местах, которыми я сжимала монету. Вот только теперь это была не монета. У нее появились две скошенные грани, сходившиеся в одну точку, а от лица королевы остался один мудрый глаз посередине. После обеда я продолжила скрести, потому что хотела заточить монету как можно лучше и еще потому что мне было страшно.

Но приближалась ночь – свет на голых стенах моей палаты из розового сделался бледно-желтым, а потом тускло-пепельным, – и я знала: скоро явится Хавермайер. Прокрадется, как чудовище из грошовых ужасов, протянет ко мне холодные пальцы, высосет из меня тепло…

Я сбросила с себя одеяло, спустила на пол босые ноги и подкралась к запертой двери.

У меня на ладони блестела монета, успевшая превратиться в тонкое лезвие или острый серебряный наконечник писчего пера. Я поднесла его к подушечке пальца, вспомнила голодные глаза Хавермайера и надавила.

В лунном свете кровь похожа на чернила. Я опустилась на колени и провела пальцем по полу, рисуя неровную линию, но кровь тут же собралась капельками на скользкой поверхности кафеля. Я сжала руку и размазала непослушные капли в форме буквы «Д», уже понимая, что ничего не выйдет: мне не хватит ни крови, ни времени.

Я сглотнула, потом положила левую руку поперек коленей и попыталась представить, будто передо мной бумага, глина или грифельная доска – что-то неживое. Я поднесла серебряное лезвие к коже в том месте, где жилистые мышцы предплечья соединялись с локтем.

«Держись, Январри», – подумала я и начала писать.

Оказалось, это не так больно, как я ожидала. Нет, неправда, боль была именно такой, какую ожидаешь, когда готовишься вырезать буквы на собственной коже достаточно глубоко, чтобы выступила кровь. Просто иногда боль настолько необходима и неизбежна, и на нее уже не обращаешь внимания.

ДВЕРЬ

Я вырезала линии аккуратно, стараясь не задеть переплетения вен, выступавшие посередине предплечья, и смутно осознавая, что рискую истечь кровью на полу собственной палаты – тогда моя попытка побега закончится быстро и трагически. Но в то же время я боялась, что получится неглубоко и недостаточно твердые линии будут означать сомнение или нехватку веры. Ведь в этом деле очень важно верить.

ДВЕРЬ ОТКРЫВАЕТСЯ ПЕРЕД НЕЙ.

Краешек монетки вонзился и провернулся, рисуя точку, и я поверила в эти слова всем своим потрясенным сердцем.

Комнату пронизало уже знакомое мне ощущение изменения, как будто в ней произошла перестановка, и что-то дернулось, словно невидимая домохозяйка потянула реальность за уголки, разглаживая морщинки. Я зажмурилась в ожидании. Надежда пульсировала у меня в венах и капала на пол – если, не дай бог, ничего не выйдет, утром меня найдут в луже собственной загустевшей крови… Но хоть Хавермайеру не достанется мое тепло.

Замок щелкнул. Я распахнула веки, сопротивляясь навалившейся усталости. Дверь едва заметно приоткрылась, будто ее толкнул слабый сквозняк.

Я согнулась и прижалась лбом к кафелю на полу, и волны бессилия накрыли меня с головой. Глаза слипались, под ребрами ныло, как будто я нырнула на дно озера и всплыла обратно.

Но он должен был вот-вот явиться. Нельзя было терять времени.

Я доползла до кровати на двух ногах, опираясь на одну руку, оставляя за собой кровавый след, и нащупала книжку. На секунду я просто прижала ее к себе, вдыхая запах специй и океана. Она пахла так же, как папино старое бесформенное пальто, которое он вешал на спинку стула за ужином, когда бывал дома. Как я раньше этого не заметила?

Я сунула книгу под мышку, сжала в руке монетку-нож и вышла из комнаты.

Разумеется, за дверью меня не ждал Порог, но выйти из комнаты для меня было все равно что шагнуть в другой мир. Я прошла по коридору. Накрахмаленная рубашка шуршала, касаясь моих ног, а кровь капала, оставляя у меня за спиной дорожку из пятен. Мне пришла в голову нелепая мысль о детях из сказок, которые идут в лес, оставляя за собой след из хлебных крошек. Я с трудом сдержала истеричный смешок.

Крадучись, я спустилась по лестнице на два пролета и оказалась в чистеньком белом приемном покое. Прошла мимо дверей с ровными золотистыми буквами, которые расплывались у меня перед глазами. «Доктор Стивен Дж. Палмер». Меня охватило желание пробраться в его кабинет и перевернуть аккуратно разложенные документы и папки, разорвать на клочки записные книжки, может, украсть эту уродливую ручку. Но я продолжила путь.

Мои босые ноги прошли по прохладному мраморному полу в вестибюле. Я уже протянула руку к величественной двустворчатой входной двери, уже почувствовала запах свежей травы и свободы, когда вдруг осознала одновременно две вещи. Во-первых, на верхних этажах уже раздавались громкие голоса, превращаясь в тревожный гвалт, а я оставила за собой кровавый след, ведущий через коридоры прямо к выходу. Во-вторых, по другую сторону двери стояла размытая фигура, нарисованная тенью и лунным светом. Высокий, тонкий мужской силуэт.

О нет.

Я почувствовала, что ноги слабеют и перестают слушаться, как будто я по колено провалилась в песок. Силуэт приблизился, делаясь отчетливее. Ручка повернулась, дверь открылась, и Хавермайер возник на пороге. Он был без трости и перчаток, и его обнаженные белые руки-пауки расслабленно висели по бокам. Его кожа неестественно светилась в темноте, и я вдруг подумала, как странно, что при свете дня он столь легко мог сойти за человека.

Его глаза широко раскрылись при виде меня. Он улыбнулся хищной, голодной улыбкой – не дай бог вам когда-нибудь увидеть такую улыбку на человеческом лице, – и я бросилась бежать.

Голоса стали громче, впереди меня защелкали и затрещали электрические лампы. Медсестры в белых халатах и санитары уже неслись ко мне с криками и руганью. Но я чувствовала, что Хавермайер гонится за мной, как злобный ветер, поэтому продолжила бежать им навстречу, пока не оказалась почти лицом к лицу с ними. Медсестры замедлились, приподняв руки в примирительном жесте, и заговорили успокаивающими голосами. Казалось, они опасались прикоснуться ко мне, и на короткое головокружительное мгновение я словно увидела себя в их глазах: дикая девушка неясного происхождения, ночнушка заляпана кровью, на руке, словно молитвы, начертаны слова. Зубы оскалены, глаза почернели от страха. Хорошую девочку мистера Локка словно подменили кем-то другим.