Мика Ртуть - Сумрачный дар [СИ]

Бастерхази сделал вид, что не заметил ее страха… и не только страха.

— Я рад, что девочка нашла себе хозяйку. В одиночестве химеры дичают.

Шу только успела вежливо кивнуть и подумать, что не хотела бы она столкнуться с дикой химерой, как Бастерхази приблизился вплотную, положил руку на шею Муаре и велел:

— Домой, быстро!

Химера рванула вперед, так что Шу едва удержалась, вцепившись ей в гриву обеими руками. А Бастерхази рядом засмеялся, странно и недобро, и вместо скал под копытами химеры почему-то оказались темные облака. А сам Бастерхази вдруг стал бесплотным черным силуэтом, и пламя развевалось за его плечами — там, где только что был всего лишь пафосный плащ…

О боги, что это?.. Что он сделал? И как она могла опять все упустить, как же теперь… Каетано останется один? А Энрике, полковник Дюбрайн с него голову снимет за то, что упустил и не предотвратил… и где они находятся, почему Шу сама чувствует себя призраком?..

— Куда вы… меня?.. — задыхаясь в тяжелом и густом подобии воздуха, спросила она у кошмарного огненного призрака. Вот так, наверное, и выглядит Бездна.

— Я же сказал — домой, — отозвался гул пламени, и в этом гуле ей послышалось насмешливое торжество.

«Вот так и попадаются доверчивые нежные фиалки, — подумала Шу, прижимаясь к шее химеры, сквозь тьму и огонь летящей в неизвестность. — Но ты рано радуешься, темный шер Бастерхази. Посмотрим, как тебе придется по вкусу не нежная и не доверчивая Аномалия! И что останется от твоего, ширхаб тебя нюхай, дома!»

13 день хмеля, Сашмир (вечер того же дня), Дамиен шер Дюбрайн.

К тому моменту, как Дайм выиграл у султана партию в хатрандж и добрался до гостевых покоев дворца, он перебрал сто двенадцать способов убийства проклятого темного шера. Последний из них он чуть было не использовал на доверенном султанском слуге, вздумавшем перед самыми дверьми осведомиться, не желает ли драгоценный гость чего-нибудь еще — вина, наложниц, музыки?..

Гость желал. Еще как желал! Долго, со вкусом испытывать на Бастерхази все те неизящные устройства из дворцовых подвалов, которыми вчера хвастался султан. Интересно, долго бы Хиссов сын выдержал «железную деву»?

— Вон, — в высшей степени ровно и спокойно велел Дайм слуге.

Тот осекся на полуслове, икнул и попятился, не забывая мелко кланяться.

Возможно, завтра такое неподобающее витиеватому Востоку поведение и скажется на и сложных переговорах с султаном, но сейчас Дайму было плевать.

— Бастерхази! — рявкнул он в зеркало, едва захлопнув за собой дверь и на ходу активируя систему безопасности: султану не нужно знать, каким из ста двенадцати способов Дайм будет убивать темную сволочь.

— Дюбрайн, — откликнулся Бастерхази раньше, чем туман в зеркале рассеялся и показал самого темного шера.

Лощеный красавец нагло ухмыльнулся Дайму поверх бокала. Слышался шорох прибоя, парящие вокруг светлячки освещали самого Бастерхази, сидящего в плетеном кресле, и какие-то заросшие ночными цветами скалы за его спиной. Что это за место, Дайма не интересовало. Да что там, он не успел даже толком разглядеть Бастерхази — без лишних слов бросил в него все сто двенадцать «убийств», сжатых в один ментальный удар.

Дзынь.

«Кирдык зеркалу», — с тенью сожаления подумал Дайм…

— С ума сошел, ублюдок!.. Ты!.. — тут же послышалось из покрывшегося сетью мелких трещинок зеркала.

«Не кирдык. Умели раньше делать».

Хриплые ругательства Бастерхази звучали слаще самых изысканных песен самых прекрасных султанских наложниц. Правда, Дайм не был уверен в том, чему радуется больше — что достал Бастерхази или что не убил его. Все же он бы предпочел сделать это лично и не так быстро. Видимо, заразился от султана изысками.

Хотя, несомненно, покрытый пятнами вина, крови и какой-то мерзкого вида плесени, вытаскивающий осколки из рук Бастерхази уже тешил его эстетическое чувство.

— С ума сошел один темный шисов дысс, если думал остаться безнаказанным, — тем же ядовито-сладким тоном, которым султан объяснял очередному заговорщику его ошибки, парировал Дайм. — Мы с тобой договорились, как разумные шеры, до совершеннолетия не трогать Аномалию. Но ты, видимо, решил, что если я в Сашмире, то ты можешь творить что угодно, и тебе за это ничего не будет.

Очередная тирада Бастерхази кроме фольклорных выражений содержала мысль «сначала бить, потом разбираться — в этом все светлые». Отчасти правильную мысль. Именно так и учил Парьен: сначала бить, потом разбираться, иначе делать это придется из Светлых Садов. Древние умертвия, одичавшие мантикоры и сбрендившие темные шеры убивают сразу и без переговоров. Именно эту мысль и донес до Бастерхази Дайм в простых и понятных выражениях родом из Тмерла-хен: ругаться кочевники умели, как никто другой.

— Значит, сбрендившие мантикоры. — Глаза Бастерхази загорелись алым, все следы проклятия исчезли, а голос из хриплого и злобного стал низким и угрожающим. Встав с кресла, он вплотную приблизился к зеркалу, или что там ему зеркало заменяло. — Как крепка твоя дружба, светлый.

— Сбрендившие и обнаглевшие в корягу, — кивнул Дайм, тоже подходя к зеркалу еще ближе. — Дружба, мой темный шер, это когда ты не пытаешься захапать Аномалию за моей спиной, не убиваешь мою птицу и не ставишь на Аномалии своих шисовых экспериментов.

— О, вот мы и дошли наконец-то до обвинений! И снова в духе Магбезопасности, — криво усмехнулся Бастерхази. — Да, я убил твоего соглядатая, но это — не моя вина. Какой идиот лезет под руку в такой момент!

— Ты прав, Бастерхази, я полный идиот, что слушал тебя и почти тебе поверил.

— А ты не пробовал поверить не почти, а по-человечески, Дюбрайн? Допусти, что я не ставил никаких экспериментов, убил твою птицу случайно и не собираюсь хапать Аномалию себе. Просто допусти, ну?

— Да-да, и Мертвый заплакал.

На несколько мгновений повисло молчание. Дайму отчаянно хотелось дотянуться до Бастерхази и придушить, желательно голыми руками. А Бастерхази… судя по раздувающимся ноздрям и горящим глазам — того же самого, только в отношении Дайма.

Дайм не заметил, как сделал последний шаг к зеркалу, почти коснулся ледяной поверхности — он видел только ненавистные глаза темного шера.

Свобода? Дружба? Доверие? Нет. Только жадность, манипуляция и предательство.

— Нам нечего делить, Дайм, — неожиданно тихо сказал Бастерхази.

Дайм вздрогнул. Не оттого, что Бастерхази назвал его по имени, не оттого, что вспомнил — как это было в прошлый… нет, единственный раз. Просто… от неожиданности.

— Уж точно не невесту моего брата. — Надо было отойти от зеркала, но Дайм не мог. Клубящаяся за тонкой и ненадежной стеклянной преградой тьма притягивала, манила, обещала… снова обещала… — Еще раз приблизишься к ней…