Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

– Вам придется тащить меня, – сказала она, – так что все будет скучно, так скучно, что даже не удастся сделать вид, что это не простое изнасилование.

Он посмотрел разочарованно.

– И снова неверно, Ваза. Ты пойдешь сама и разденешься. Ляжешь на спину и раздвинешь ноги. Это просто, ты часто так делала. Боюсь, твоему низкородному любовнику придется делиться тобой. А вскоре, думаю, ты даже не сможешь заметить разницы.

Как он мог заставить ее делать такое? Она не понимала, однако он, несомненно, понимал. Да, Шардан Лим слишком хорошо все понимал.

Она пошла к дивану.

Она еще чувствовала жгучую боль после утреннего сношения. Вскоре боль усилится и станет нестерпимее. Да, боль и удовольствие сплетаются, как любовники. Она могла испытывать их снова и снова, всегда.

Так и было. До тех пор, пока она… не проснулась.

Крокус, забудь про моего мужа. Это ни к чему. Вот что я скажу в следующий раз. Обещаю.

Обещаю.

Шардан Лим попользовался ею, но в результате именно он не понимал. И когда она, после всего, поблагодарила его, это, похоже, застало его врасплох. Пока он торопливо одевался и уходил, Ваза, лежа на диване, забавлялась его смятением; она была всем довольна.

И подумала о стеклянном шаре с заключенной внутри луной, подарке давно потерянной юности, и улыбнулась.

В жарком городе мертвых обряжают быстро. В карете приехал Колл, обезумевший от горя. Миза спустилась из комнаты, где сидела рядом с телом, и Колл отправил помощника, чтобы открыли фамильный склеп. Промедлений быть не должно. Горе обернулось яростью, когда Колл узнал, кто виновен в смерти Мурильо.

– До первой крови Видикасу недостаточно. Он любит убивать – и в других обстоятельствах уже был бы на пути к Высокой виселице. Будь прокляты эти древние дуэльные законы! Пора запретить дуэли… я обращусь к совету…

– Это не пройдет, – сказал Крупп, покачав головой. – Коллу это известно так же хорошо, как и Круппу.

Колл застыл, словно загнанный в угол.

– Ну где Раллик? – прорычал он.

Вздохнув, Крупп наполнил доверху предпоследний кубок и протянул его Коллу.

– Крупп полагает, что Раллик скоро придет. Такой сегодня день – нескончаемый; заснет ли кто-нибудь сегодня ночью? Крупп уже дрожит от надвигающегося одиночества. А вот и Раллик.

Они увидели, как Ирильту качнуло к убийце, и она чуть не рухнула в руки Раллику. Изумленный Раллик быстро помрачнел, когда она заговорила; ее голос был еле слышен, поскольку она прижалась лицом к его плечу – но он разобрал достаточно.

Раллик поднял глаза и посмотрел на Круппа, на Колла.

В зале больше никого не осталось – гнетущая атмосфера прогнала даже самых бесчувственных пьяниц. Салти и Чад, новый повар, стояли в дверях кухни, Салти тихо всхлипывала.

Крупп наполнил последний кубок и снова уселся спиной к залу. Колл рухнул на соседний стул и пил вино с легкостью алкоголика, возвращающегося к своей губительной страсти, но Крупп не зря выбрал это вино – его крепость была обманчивой: вкус алкоголя, набор тонких специй и ничего более. Однако Крупп понимал, что это лишь временная мера. Он хорошо знал Колла и понимал, какой эгоистичный круг жалости к себе обнимает этого человека, знакомо ухмыляясь, словно старая губительная любовница. И широко распахивает руки, чтобы снова обнять Колла, – впереди его ждут тяжкие дни и ночи.

Раллик наконец присоединился к ним и, не садясь, взял кубок.

– Крокус должен быть здесь, – сказал он.

– Он был, но ушел.

Колл замер.

– Ушел? Что, Мурильо так мало значит для него, что он просто ушел?

– Он отправился, – сказал Крупп, – искать Горласа Видикаса.

Колл выругался и поднялся.

– Дурачина! Видикас порежет его на кусочки! Раллик…

Убийца уже поставил кубок на столик и направился к выходу.

– Стоять! – рявкнул Крупп таким тоном, какого никто еще не слышал – по крайней мере от Круппа. – Оба! Раллик, возьми кубок. – Теперь Крупп и сам поднялся. – Память о нашем друге, вот за что мы выпьем. Давайте. Раллик, ты не догонишь Крокуса, не успеешь. Послушайте Круппа, вы оба. Во мщении нельзя торопиться…

– Так Раллик должен позволить Видикасу убить еще одного нашего друга?

Крупп повернулся к убийце.

– А в тебе, Раллик Ном, тоже нет веры?

– Дело не в этом.

– Сделанного не воротишь. Он уже отправился по этому пути. Ты же сам видел, не так ли? У таверны.

Колл потер лицо, словно пытаясь нащупать онемение, которое должно было наступить от вина.

– Если Крокус действительно…

– У него теперь новое имя, – вмешался Раллик, все-таки кивнув. – И он его честно заслужил.

– Да – Резчик, – сказал Крупп.

Колл поглядел на одного, на другого и откинулся на стуле. Он вдруг постарел на сотню лет, плечи поникли; он потянулся за бутылкой и наполнил кубок.

– Будут последствия. Видикас… не один. Ханут Орр, Шардан Лим. Что бы ни случилось, будет шум… Нижние боги, это будет заваруха.

Раллик хмыкнул.

– Ханут Орр и Шардан Лим. Я встану у них на пути, когда придет время.

Глаза Колла вспыхнули.

– Резчик ушел. Ладно. Мы можем об этом позаботиться… ты можешь, я имею в виду. Я-то бесполезен – как и всегда. – Он откинулся на спинку стула – стул затрещал – и огляделся. – Да что с этим вином? Оно не действует.

– Мурильо, – сказал Крупп, – не понравилось бы, если бы ты стоял пьяный, когда его понесут в склеп. Чти его память, Колл, сейчас и впредь.

– Отвали, – последовал ответ.

Тыльной стороной затянутой в перчатку ладони Раллик Ном крепко ударил Колла по лицу, заставив отшатнуться. Колл в ярости потянулся к богато украшенному ножу на поясе. Оба мужчины вскочили, пожирая друг друга глазами.

– Прекратите!

Бутылка разбилась о пол, залив вином ноги Коллу и Раллику. Оба повернулись к Мизе, и она прорычала:

– Давай, Колл, пей и захлебнись! А остальные пока пусть проявят уважение и отнесут его в склеп – телега гробовщика уже здесь. Пора настала – не для вас, а для него. Для Мурильо. Вы прожуете этот день, и уж он вас никогда не оставит. И – Худов дух – я тоже.

Колл опустил голову, сплюнул кровь и сказал:

– Ладно, давайте. Ради Мурильо.

Раллик кивнул.

Ирильте за стойкой вдруг стало плохо. От рвотных звуков и кашля все замолчали.

Колл выглядел смущенным.

Крупп положил ему руку на плечо. И советник тут же заплакал – так горько, что смотреть на него было невозможно, не разорвавшись на части. Раллик отвернулся, закрыв лицо руками.

Живые скорбят не вместе. Каждый скорбит в одиночку, даже если все оказались в одном месте. Горе – самое одинокое из чувств. Горе разобщает людей, и любой ритуал, любой жест, любое объятие – безнадежная попытка преодолеть это разобщение.

Ничто не помогает. Формы крошатся и рассыпаются.