Игорь Осипов - Некромант. Новелла о непутёвой ученице [СИ]

Под низ подложил небольшой пучок ткани и щёлкнул пальцами. По неимоверно дорогому, окрашенному пурпуром льну проскользнул язычок пламени, и потекла тонкая струйка дыма.

— Возьми всю солнечную соль и высыпи в плоскую чашу. Чашу поставь возле углей, чтоб высохло и прокалилось, — сказал я в сторону пирата, а потом проводил его взглядом до схрона.

Брой с кряхтением спустился. На этом приготовления закончились, и останется только согреть воду и дождаться того, чтоб крупицы просохли на углях. Тогда их можно насыпать в мешочек и намочить, а после подложить на грудь как грелку. Впитав в себя жар костра, алхимическая соль начнёт её медленно отдавать.

Да, одни приготовления закончились, но начнутся другие. Рыцаря и его отряд нужно выкурить с острова, дабы имелась возможность дождаться торгового судна прямо у пристани. Если наковырять поделочных камней с оружия и притащить самые дорогие ткани, получится оплатить места на корабле.

Но как их перебить? Против рыцаря я не выстою с теми мертвецами, что есть, в прямой схватке. А это значило, что нужно их заманивать в ловушки и выбивать по одному.

Значит, задача: убить врагов. Дано: один некромант, восемь мертвецов, один пират, одна приманка и огромное желание надавать всем по заднице.

Подумав так, я поднял глаза на северянку, сидящую у разгорающегося костра. Почти не осталось сомнений, что нужная им особа — это она. И пусть высшая математика не мой любимый предмет, но дважды два сложить я могу. Рыцарь ищет девушку, путешествующую с сенатором. С этим старым дурнем других девушек, кроме Миры и Таколи, не было. Рыцарь хочет получить девушку живой или мёртвой, и в случае с Мираэль это нелогично. Да, она дочь правой руки целого легиона, но для шантажа она нужна только живой. А вот северянка запросто могла стать свидетельницей чего-то совершенно неудобного для этого выродка Белого Пламени. Настолько неудобного, что даже вторжение в чужие земли и угроза войны не пугает этого белого зверя. Он на всё готов, чтоб получить её голову. Лично он, иначе бы здесь был целый флот.

Губы сами собой растянулись в горькой ухмылке. И угораздило же меня получить во владение столь необычный маяк. Весь свет клином сошёлся на ней, и зашуганная она потому, что знает, зачем за ней охотятся. И я обязательно выпытаю из неё это.

Восемь худеньких девушек, из-за общей бледности и впалости щёк неуловимо похожих друг на друга, словно дальняя родня, сидели за грубо выструганными сосновыми столами на таких же грубых скамьях. Простые льняные платьица длиной до самого пола со свободными рукавами были перехвачены тонкими белыми верёвками вместо поясков. Волосы собраны в косы, а на голову одеты узкие берестяные ободки. Босые ноги робко сведены вместе и немного поджаты, так как сильно мёрзли, а тепла от камина хватало только на то, чтоб не шёл пар изо рта и руки не коченели.

Девушки молча хлебали жидкую овсяную кашу, сваренную на воде без масла, и ели чёрный хлеб, запивая всё это тёплой водой из глиняных чашек. Тишину разбавлял стук деревянных ложек о такие же деревянные тарелки, на которые падали лучи рассветного солнца, раскрашенные дешёвым витражом, как рисунок ребёнка на бересте. Витраж находился над высоким узким окном, закрытым сейчас ставнями, и представлял собой едва узнаваемое изображение герба ордена, при котором находился приют. Жёлтый треугольник, обращённый одним углом вниз — священная жаровня. Три белых наклонных квадратика — символ язычков изначального пламени. Синий цвет фона — как образ чистого неба. Если не знать, что там изображено, не догадаешься.

На закопчённом камине стояли песочные часы и отмеряли отведённые на завтрак пятнадцать минут. Под высокой крышей по балкам прыгала невесть каким образом залетевшая туда синица. Трепет её крыльев добавлял живости в это утро и походил на отзвук робкой мечты этих девушек, думающих не о еде, а о мире за стенами.

Воспитанницы ели, а за их спинами ходила высокая седая дама в возрасте. Дама была одета в серое платье с белым воротникомстоечкой. Её волосы перехватывал тонкий серебряный обруч, такой же, как у рыцарей.

Мать-настоятельница ходила по полированной, аккуратно уложенной плоской брусчатке, заменявшей в столовой пол. Она заложила за спину руки, в которых была зажата тонкая хворостина.

— Мариан, — заговорила настоятельница, разорвав эту долгую тишину, — ты разве не слышала, что я сейчас сказала?

— Слышала, матушка, — отозвалась девушка, встав и смиренно склонив голову.

Она нервно сглотнула, и не зря. Ей всегда доставалось больше остальных, отчего спина была вся в тонких длинных синяках от хворостины, а ещё она боялась изгнания, ибо изгнанниц больше никто не видел, и ходили слухи, что в роще за оградой монастыря становилось одной могилой больше.

— И что же?

Мариан бросила испуганный взгляд на настоятельницу.

— Матушка, вы сказали, «не брякай».

Настоятельница тяжело вздохнула и потёрла пальцами переносицу, а остальные воспитанницы продолжали есть, так как допрос не отменял завтрак. Не успеешь, будешь голодать до обеда, а он тоже не особо сытный.

— Таколя, что я сказала этой дурёхе? — снова произнесла женщина, поглядев на вторую воспитанницу, вскочившую с лавки и замершую с опущенной головой, глаза рыжей и веснушчатой северянки при этом жалобно смотрели на недоеденную кашу.

Покушать она явно не успеет.

— Не чавкай, матушка.

— Правильно! Не чавкай! — наставительным тоном произнесла женщина, а потом уставилась перед собой. Её обруч при этом едва заметно засиял белым, зрачки стали большими, как у кошки в темноте, а воспитанницы все разом поглядели на поджавшую губы Мариан. Несколько мгновений спустя настоятельница моргнула, отчего её глаза стали нормальными, и задала следующий вопрос: — Что я сейчас произнесла?

— Вы, матушка, приказали три часа читать устав ордена, стоя коленями на горохе.

— А когда я сказала это сделать?

Мариан опустила глаза и с робкой надёжей в голосе высказала предположение.

— Сейчас?

— Таколя! — повысила голос настоятельница, не отводя недовольного взора от непутёвой ученицы.

Они все непутёвые, читалось в брезгливой улыбке убелённой годами матроны.

— После заката, матушка, — скороговоркой выпалила веснушчатая северянка, единственная из подопечных, у которой глаза были не серые или голубые, а цвета настоящего изумруда, и волосы рыжие, как лисий мех.

Скромная внешне, как прячущаяся в зарослях птичка, Таколя лучше всех слышала беззвучный голос, дарованный небесной тишиной избранным дочерям. Если пройдёт всё обучение, будет назначена на дальний аванпост — Твердыню Пяти Ветров, что защищает границу страны от набегов морских варваров. Там ей вручат книгу священных песен. И там она пройдёт посвящение в Великую Тайну, что есть высшее предназначение воспитанниц ордена и высочайшая их награда. — Мариан, — произнесла настоятельница голосом, от которого сквозило полярным холодом, — ты меня опять разочаровываешь.