Марина Козинаки - Пустые Холмы [litres]

Митя тоже поглядел вниз. Надо было импровизировать.

– Я не просто так спрашиваю, ты же понимаешь. Хочу знать, что меня ждет. Если ты не готова была заводить детей с мужем, почему не сделала этого с тем человеком, в которого влюбилась во время замужества? Не будем лукавить, такое ведь случается.

– Я… не знаю, наверное, не была готова.

Она вдруг задышала часто и порывисто, как будто сдерживала слезы.

– Прости за любопытство. В прошлый раз ты словно раскидала для меня подсказки, но ничего не объяснила. Тот человек больше не твой любовник?

– Нет!

– Он… тебя обидел? – спросил Митя, уже жалея о том, что затеял все это. Рубцова вдруг перестала казаться соблазнительной красоткой и превратилась в хрупкую и несчастную девчонку с покрасневшими веками.

– Он умер.

– Ого! – Такого поворота Муромец не предвидел. Он легонько похлопал ее по плечу. – Соболезную.

– Глупая история! – выпалила Рубцова, смахнув слезы. – Это я во всем виновата. Я словно рушу все, к чему прикасаюсь! Я же просто хотела быть счастливой, понимаешь? Вышла замуж за уважаемого человека, чтобы строить наш мир на древних традициях. Ах, я ненавижу эти традиции! Но не потому, что оказалась непригодна для них, а потому, что человек, которого я любила, чтил их больше всего на свете! Он тоже любил меня, Митя! Был влюблен, как юный мальчишка, честное слово! Мы могли бы быть счастливы, могли бы построить крепкую семью. Но он не захотел вмешиваться в мой брак. Я собиралась просить развода, пока все не зашло слишком далеко, но он… он был против. Говорил, что не посмеет разрушить наш с Рубцовым союз. Что наш долг…

– Быть вместе, уважать друг друга и строить свою семью на взаимном доверии, – закончил Митя и грустно усмехнулся.

– Именно! И я никак не могла его уговорить… я бы хотела, чтобы от него у меня осталось дитя, но он не желал и этого – ведь тогда бы Рубцов обо всем догадался, а первенец должен был появиться от законного мужа, чтобы в будущем ему достались все семейные реликвии. Но я была так влюблена в него, Митя! Мне было так больно!

– Но сейчас тебе легче? Больше нет ни его, ни старика Рубцова. Ты свободна и можешь заново строить свою жизнь.

– Я… пытаюсь. – Она вытерла слезы блестящей накидкой и всхлипнула.

– Только нечестными способами, – не смог удержаться Митя. Она посмотрела на него испуганно.

– Не понимаю, о чем ты…

– Сделаю вид, что поверил.

– Не так-то просто продолжать нормально жить после двух подобных смертей, последовавших друг за другом. Я до сих пор чувствую вину…

– Вину? Но с какой стати?

– Не… не знаю. – Она отвернулась, пряча вновь накатившие слезы. – Когда умер мой сердечный друг, я все рассказала мужу… Вдруг именно этого не выдержало его сердце? Что, если я и есть причина его ухода? Я только все порчу, Митя! Я не знаю, как быть дальше!

– Послушай. – Митя оглянулся на дверь, чтобы убедиться, что никто не видит их, и склонился к Елене. – Мы никогда не узнаем, повлияла ли твоя честность на здоровье Рубцова. Лично я в твоем поступке зла не вижу. Соблюдая традиции, мы столетиями спасаем Светлое сообщество, но рушим собственные жизни. И знаешь, кажется, случались истории и похуже твоей.

Митя надеялся, что ему удалось хоть немного ее успокоить, и даже рассчитывал на благодарность, но Рубцова только закусила губу и вновь уставилась на розарий, разбитый под балконом. Так медленно прошла минута. Разговор казался неоконченным, но Митя не понимал, как его продолжить. Вдова тоже молчала.

За дверью послышался детский смех, он разливался вдоль стен, словно волны звонкой воды. Через несколько мгновений стекло запестрело раскрасневшимися личиками под длинными носами крысиных морд. Дети заметили Митю, кинулись к нему и облепили с головы до ног, наперебой крича о том, что нашли-таки Ярилину рукопись, которую он спрятал для них в кладовке с продуктами. Маленькая мавка Лиза была среди них, и это значило, что Заиграй-Овражкину так и не удалось уговорить ее ехать домой.

Разговоры о маскараде еще долго не утихали – кажется, даже яблони в Говорящем саду шептались о нарядах гостей. Но, конечно, больше всего внимания завоевала Анисья – о ее костюме рассказывали самые пикантные подробности. Маргарита слышала, как не попавшие на маскарад снежинки обсуждали, будто Анисья предстала перед гостями нагишом, прикрывшись лишь перьями.

– По количеству упоминаний в «Тридесятом вестнике» ты переплюнула даже Заиграй-Овражкина без трусов! – смеялись подруги.

Этим вечером они встретились в избушке Зайчика на улице Шаровых молний. Перед Посвящением воспитанники чаще собирались вместе для медитаций, которые позволяли почувствовать и чужую силу, и свою. Но у Огненных эти медитации быстро превращались в шумные вечеринки, где текли рекой настойки, а смех не позволял ни на чем сосредоточиться.

Сегодняшнее собрание не стало исключением. Народу в избушку набилось так много, что пришлось открыть дверь. Припозднившиеся гости рассаживались на веранде – не зря местные инженеры потрудились перестроить крыльцо избушки, которую раньше вместе с Зайчиком занимал Василий.

Полина давно привыкла к соседству с Огненными. Их магия согревала. Их открытость и непосредственность внушали спокойствие. У них не было второго дна: отношение и настроение были написаны прямо на лицах. Чего нельзя было сказать, например, о Воздушных. Взгляд ее остановился на Севе: тот как-то проник в переполненную избушку вслед за Митей. По лицу Заиграй-Овражкина сложно было понять, рад ли он быть здесь, рад ли видеть приятелей. Или он, например, ожидал серьезной медитации и теперь недоволен? Ее саму он, конечно же, не заметил, но после произошедшего на маскараде Полине это было даже на руку.

– Ты почему не в кругу для медитации? – Пока она украдкой выхватывала взглядом Севу среди чужих спин, Митя протиснулся прямо к ней. Она как раз делала зарисовки в блокноте: это была практика на внимательность, когда глаза бегали по предметам и лицам и рука сама начинала скакать над листом. Едва Митя вырос рядом, Полина захлопнула блокнот – ей не хотелось, чтобы он заметил, что в последнюю минуту привлекло ее внимание. Да и говорить с ним было совсем неловко. Перед глазами всплывало разъяренное Анисьино лицо, и так и подмывало спросить Митю, как они с сестрой поговорили после праздника.

– Мне кажется, я еще не восстановилась после той истории на маскараде. Не знаю, стоит ли мне принимать участие в практиках…

Митя явно стушевался при упоминании маскарада, будто и сам избегал этой темы. Прошло три дня, и за это время они с Севой не подсаживались в столовой ни к Анисье, ни к ее подругам. Полину это скорее радовало, но Маргариту – откровенно злило. Ей в этом виделось что-то показушное.