Гарет Ханрахан - Молитва из сточной канавы [litres]

– Обоих, – приказал дознаватель. Он поднял уцелевшей рукой оружие, а увечную пристроил за пазухой.

Второй мужик также достал алхимический пистолет. Прикрыл выломанную дверь, чтобы приглушить звук выстрела.

Мирен со стоном съехал со стола и повалился возле Кариллон. Ухмыльнулся. Схватил ее за руку.

И они исчезли.

Келкин прокашлялся и начал говорить. Не так, как произносил речи в парламенте, щедро приперченные и огнем, и ядом. Голос был негромким, откровенным. Эладоре пришлось поднапрячься, дабы все расслышать.

– В те дни Хранители ведали в городе всем. Пхе, Хранители. Они хранили Гвердон в мракобесии былых веков. Прочие религии под запретом. Налоги шли на содержание церковных маковок и усыпальниц святых. Мы были младшим братом Старого Хайта – второразрядной теократией.

Я слепо верил всему. Сюда я приехал, чтобы рукоположиться в священники, можете себе представить? Я был вполне умен, полагаю, для прыщавого, заикающегося мальчишки, но единственной книгой в деревне, откуда я родом, был Завет Хранителей, поэтому я не знал ничего. Я поступил в семинарию, полон стремления стать добросовестным Хранителем, вековечить церковную мудрость и благие правила, хранящие Гвердон в оковах.

Так продолжалось ровно неделю. После первой недели тебе дают пропуск в библиотеку.

Эладора просияла – она вспомнила захватывающий дух холодок, когда получила собственный ключ от библиотеки, ключ к знаниям, отныне перед нею открытым. Джери рассматривал Келкина и не обращал на нее внимания, так что, исполнившись мужества, она умыкнула еще бокал с бренди.

– Та библиотека, кстати, была лишь тенью нынешней, но все равно я мог читать другие книги помимо одобренных текстов. Они мне открыли глаза, и не мне одному. Было целое поколение нас, юных, разумных и одновременно глупеньких. Город был готов к переменам. Старый уклад начал таять, и мы плескались в его талой воде.

Я перестал посещать проповеди святош и стал ходить на собрания вольных богословов, купцов, волхвователей-тавматургов, мастеров трансмутации, радикальных реформаторов. Помимо дозволенных вероучений ходили шепотки о грандиозных прорывах в алхимии и о наложенном Хранителями воспрещении этих изысканий. Мы начали протесты, требовали отменить запреты.

Все казалось частями общего сдвига. Тавматурги брались за древние колдовские таинства и разносили их в клочья, кладя в основу рациональную систему взглядов, точно так реформаторы хотели взяться за парламент Хранителей с его пустыми ритуалами и прогнившей рутиной, порвать шелуху и сделать его целесообразным, осмысленным.

Я встретил Джермаса на одном из таких реформистских собраний. Чему конкретно оно посвящалась, я уже не припомню. Да и лица там всегда были одни и те же, не важно, о чем гремел оратор – как нужно упразднить перечень запретных книг, или о переустройстве голосования на выборах, или о волхвовании в инженерном деле. Мы поболтали с ним о парламентской партии реформ. Тогда существовала такая партия – уступка жрецов для видимости народовластия. Почтенная и респектабельная оппозиция, беззубая собака, рычащая по команде. Мы же хотели реального движения в будущее, но осознавали, что церковь раздавит нас при первой попытке.

Поэтому мы изобрели идею реформировать реформистов. Мы маскировали ими наши тайные планы. Я ушел из университета, стал работать писцом, а позже составителем речей на Туркамена Гетиса. Он был само совершенство – с чудесным голосом для выступлений, полным твердой убежденности, но настолько дряхлый, что сам не имел понятия, о чем говорит, и просто зачитывал лежащие перед ним листы. И имел надежную поддержку избирателей, чтобы дать нам разгон.

Джермас обеспечивал деньгами. Я выполнял работу. Нашим первым успехом была отмена запрета на алхимические исследования. Алхимики основали гильдию. На церемонии открытия я произнес речь. Прозаикался от начала до конца – ныне она заслуженно позабыта. Иногда я гадаю, помнит ли Роша, что я стоял у истоков ее проклятой империи? Всем, что у нее есть, она обязана мне!

Тьфу. Не важно. Это было пятьдесят лет назад.

Джери нахмурился. Келкин пока что не открыл ничего спорного или скандального.

– Ну же, шеф. Каким боком здесь завязаны эти растудытские колокола? К чему секретничать?

– А что, контекст идет лесом? Это только стихийные бедствия да поветрия запросто возникают из ничего. А людям требуется время – чтобы на хер все профукать. Вот она понимает, – огрызнулся Келкин, тыча пальцем на Эладору. – Все это заваривалось очень, очень долгое время.

Джери хмыкнул, очевидно нетерпеливо, но все же откинулся в кресле и изобразил прилежного слушателя.

– Где я прервался? – бормотнул Келкин.

– На легализации алхимиков, – помогла Эладора.

– Да, да. – Голос Келкина креп, когда велась речь о днях его славы. – Алхимикам необходимы купцы. Купцам необходим открытый порт. Открытый порт означал, что нельзя будет отгородиться от других верований. И когда они хлынули, у Хранителей мало что осталось. Мы бросили старую реформистскую партию, назвались промышленными либералами и взялись за дело.

Я умолял Джермаса поддержать парламент, играть более активную роль в партии, но он отказался. Посвятил себя искусству делать деньги. Мы расходились – его вливания в промлибов поступали как по часам, но разговаривали мы реже и реже. Я мало о том задумывался.

Преобразования не ограничивались – да и не могли – вратами церкви или дверями парламента. Я был настроен подвигнуть весь город. Я провел земельные указы, переустроил флот, отменил церковные десятины. – Он стучал себе в грудь, декламируя песнь о собственных подвигах. – Позволил упырям жить на поверхности. Боролся с организованной преступностью – тридцать гадских лет назад был Идж. Сейчас есть Хейнрейл. Плесень поганит мой город.

Я отвел нас от войны и сохранил нейтралитет, когда она стала Божьей войной. Я остановил сучью каменную хворь!

Я был занят. Джермас просил меня об услугах, и я помогал ему: там, сям – ничего из ряда вон. Я знал, что он вовлечен в дела гильдии алхимиков, в торговлю оружием – так там промышляло полгорода!

Келкин примолк. Задор его угас, голос сел. Эладора подалась поближе, чтоб лучше слышать, так же поступил Джери. Не шелохнулся лишь один Болинд.

– Потом я получил письмо без подписи. В нем заявлялось, что Джермас Тай входил в подпольный культ, он якобы вызывал чертей и проводил всевозможные ритуалы. Письмо излагало подробности. Был целый список имен – не одни Таи, но разные дикие колдуны, крамольники, даже бандиты. Жрецы-расстриги. Автор письма утверждал, что всего лишь пытается привлечь к этой проблеме мое внимание, но угроза звучала ясно: если с этим материалом пойти в стражу или в газету – я уничтожен. Пусть мы с Джермасом больше не дружили накоротке, наше восхождение было взаимосвязанным, общим. Публичный процесс по обвинению в ереси или незаконном колдовстве утянул бы на дно и меня.