Ашира Хаан - Темная половина [СИ]

Он взглянул на луну — ей не хватало последнего кусочка до полноты.

— Чезаре, дорогой. Приходи завтра как стемнеет к нам в номер. Исполню все твои желания, — тут голос Люция стал бархатным и низким. — Даже те, которых ты в себе не подозревал.

И оставив его на площади, Люций быстрым шагом пошел прочь. Мне осталось только взглядом попрощаться с Чезаре, и рвануть следом. Но моего прощания никто не заметил — мальчик стоял и смотрел на удаляющегося Люция, заставив меня заподозрить еще сильнее, что я совершила ошибку.

В отеле Люций сразу скинул с себя одежду, словно она душила его. Вампир-нудист, надо же. Только я могла так попасть.

Он прошел в ванную и оттуда послышался шум воды.

— Иди сюда, — позвал Люций.

Я была занята. Я стояла посреди комнаты, трогала пальцами свои губы и пыталась понять, как ощущается заблокированная метка. Ощущалась плохо. Как будто кто-то отрезал мне кусок эмпатии вместе с куском мозга. Я тянусь туда, где было мое восхищение красотой Люция, вожделение к нему, все то, что родилось еще до того, как он поставил метку, даже до того, как он впервые меня укусил — ведь я почуяла в нем магию еще в вагоне метро, вообразила принцем — и не нахожу этого. Чертов вампир отключил еще и кусок настоящей меня!

— Долго тебя ждать? — ленивый голос из ванной. В начале этого вечера я уже была бы там на коленях с приоткрытым ртом и надеждами на что-нибудь по-настоящему непристойное. Что я чувствую сейчас? Равнодушие.

Пожала плечами и пошла.

Люций возлежал в ванне, откинув голову на бортик и белоснежные его волосы стелились по плечам и стекали за край словно сияющая кровь единорога. Надо же, что-то еще чувствую.

Бледные пальцы расслабленно покоились на бортиках, страшные черные глаза были закрыты, и древний вампир выглядел как мраморная статуя работы Микеланджело, не меньше. Что-то между Давидом и Пьетой.

— Посиди тут. Расчеши мне волосы.

Охренеть какая примадонна!

Я взяла с раковины гребень и присела рядом с ванной на корточки.

Люций шевельнулся, и маленькая волна плеснула мне на подол платья.

— Ты еще одета? — черные глаза приоткрылись совсем чуть-чуть, пропуская немного сияющей тьмы в мир. — Зачем?

— Мы вроде не планировали оргий. А если и планировали бы, разве ты не хочешь разодрать на мне платье в клочья? — поинтересовалась я, пальцами разделяя его волосы на пряди и поднося гребень.

Мое запястье сжала нечеловечески сильная рука, а тьма засияла из открывшихся глаз на полную мощь.

— Сарказм твой, равнодушие не твое. Я что, перестарался? — Люций изучил мое лицо взглядом, особенно много внимания уделив губам. — Мне с тобой такой скучно.

— Мне тоже, — призналась я, проводя гребнем по его волосам, оставив вторую руку в плену холодных пальцев.

— Иди ко мне, — сказал он, притягивая мое запястье. — Наклонись сюда.

Я поднялась и присела на край ванны, склонилась на лежащим в ней вампиром, не забыв краем глаза покоситься на самое интересное. Услышала смешок.

— Поцелуй меня, — скомандовал он, но клыки уже блестели между бледных губ.

Я нагнулась, уперевшись ладонями в его плечи и дотронулась языком до острых кончиков. Люций вдохнул и едва заметно уколол ими, так что я почти не заметила боли.

Зато заметила, что платье уже почти намокло, я склоняюсь все ниже, почти ложась в воду, и одна моя ладонь еще на месте, а вторая уже скользит под воду. И дышу я все чаще.

— Так-то лучше, — довольно улыбнулся Люций. — А теперь иди расчесывай волосы.

И он вновь откинулся на край, прикрывая глаза. В отличие от меня, его волосы все еще оставались сухими.

Я вздохнула и сползла на пол, подбирая отброшенный гребень.

Волосы так волосы.

Но мог бы и…

Не глядя, Люций отвел руку, с силой сжал мою грудь под мокрой тканью, нашел пальцами сосок и выкрутил его, заставляя меня сжать бедра от волны желания, родившейся в животе.

— Никаких поебушек, пока не превратим Чезаре, дорогая. На вас двоих у старенького вампира либидо не хватит.

— Послушай, давно хотела тебя спросить…

Я села на колени, все еще ощущая внутри пульсирующее желание. Но послушно провела по белым прядям гребнем, любуясь их сиянием.

— Но стеснялась? — ехидно улыбнулся Люций, не открывая глаз.

— Боялась.

Люций заинтригованно хмыкнул. Я сочла это за позволение задать вопрос.

— Почему ты себя так ведешь? Ты ведь древний вампир, у тебя опыт, мудрость, умения…

— Вместо лести могла бы просто отсосать как-нибудь без этого твоего эгоизма.

— Вот я об этом. Разве с годами не приходит уравновешенность и выдержанность? Ты должен быть, ну…

— Как Эшер? Всепонимающим и всепрощающим изысканным ублюдком?

— Возможно, равнодушным, — пожала я плечами. — Но в целом да. Ты ведешь себя не так, как пятисотлетний вампир.

— Пятисотлетний?

— Ну или сколько там тебе.

Он почти весело улыбнулся. Я снова гадала и снова, похоже, даже не приближалась к настоящей цифре.

— А откуда тебе знать, как ведут себя пятисотлетние вампиры, дорогая? Вот когда дорастешь хотя бы до двухсот, тогда сможешь мне рассказать, что вся суета мира тебя теперь не ебет и ты постигла дзен. Правда для того, чтобы понять, не изменится ли что-то в тысячу, придется прожить еще немного.

— Я думала после ста лет уже все одинаково.

— Я думал, мы закрыли эту тоскливую тему сравнения всего со всем.

— Хорошо, — я смирилась, что он никогда не отвечает нормально задолго до своего двухсотлетнего юбилея. — Так почему конкретно ты такой? Материшься, раздражаешься, ничего не объясняешь?

— Потому что. Вы. Все. Меня. Бесите. — Люций ощерился, показывая свои великолепно-белые клыки. — Вы идиоты. Вы своими руками закапываете себя в дерьмо. Делаете все, чтобы стать несчастными, хотя орете о том, как хотите счастья. Носитесь со своими мечтами, но не делаете даже маленького шага, когда до них рукой подать. Отказываетесь от того, что хотите больше всего на свете! Как можно не выбеситься?

Я хотела было возразить, но прикусила язык. Мне намного меньше лет, чем ему (интересно все же, насколько), но я уже могу привести целый список примеров. Когда женщины продолжают жить с мужьями, которых давно не любят и рядом с которыми их ничего не держит, потому что боятся, что будет хуже. Хотя куда хуже? Когда мужчины, однажды обжегшись о любовь, больше никогда не подпускают ее к себе и всю жизнь терпят чужих людей рядом, хотя до счастья всего один разговор. Когда гениальные писатели так никогда и не заканчивают даже первый роман, хотя всем вокруг очевидно, что они напишут великую вещь. Когда творцы никому не показывают то, что сделали и надеются, что их оценят после смерти. А после смерти наследники поскорее освобождают жилплощадь от хлама и прекраснейшие вещи мокнут под дождем на помойке до приезда мусоровоза.