Алекс Делакруз - Темный пакт

— Сколько?

— Нисколько.

— Понял, спасибо, — кивнул я и нагнулся, рассматривая нужное мне здание в небольшое окно-бойницу двери. Я хорошо знал, как перемещаться здесь, чтобы не попадать под взор систем наблюдения. Но нужно было еще обойти вон тот угол…

— Эта камера не работает, — показал на торец здания сержант. — Если за угол пойдешь, на рынок, уже нужна обманка.

— Нет, я только к Халиду.

Сержант кивнул и бросил мне арафатку пустынной расцветки. Поблагодарив кивком, я намотал ткань на манер шарфа и выпрыгнул из машины. Едва сделал первый шаг, как вздрогнул от волнения.

В первый раз я испытал подобное чувство — очень и очень тонкого льда под ногами — в разговоре с Демидовым и Безбородко. Второй — во время беседы с княгиней, когда мы оговаривали условия нашего совместного существования.

Сейчас я снова в ситуации, когда любая, даже малейшая ошибка может иметь катастрофические последствия. Причем вокруг теперь не цивилизованный, а совсем другой, дикий мир, где, в отличие от предыдущих случаев, слова уже ничего не значат. Здесь они часто бывают даже лишними — русский, английский, польский, французский — местные обитатели не факт что хорошо знают хоть один из языков. В первую очередь здесь котируются действия.

Площадка перед лавкой была пустынна — при появлении массивного внедорожника на рубчатых колесах местная «дворовая знать» рассосалась по периметру освещенного огнем круга. Но я чувствовал на себе многочисленные взгляды из кустов и щербатых провалов окон первых этажей. Наверняка у курируемой Халидом лавки была очередь, но соблюдать нормы вежливости я не стал — по статусу не положено. Патрульная машина в качестве такси уже подразумевает важность визита, и игнор интересов всякой швали.

Поднявшись на крыльцо, громко постучался в обитую жестяными листами дверь — со следами ударов и даже пулевыми отверстиями. Почти сразу с резким стуком распахнулось смотровое окно.

— Zamknikte! — мерзким скрипучим голосом рявкнул кто-то изнутри по-польски, и окошко тут же захлопнулось. Устало вздохнув, я с силой ударил по двери несколько раз. Ногой засадил, с чувством.

Да, подъезжать на полицейской машине к одной из самых ходовых точек по продаже грязных веществ, пользующихся популярностью у самых низов Южных, было не очень хорошей идеей, признаю. Но не уходить же…

Окошко вновь приоткрылось, но отповедь я опередил — грязно выругавшись, завладевая вниманием привратника.

— Скажи Халиду, что Олег Ковальский пришел. Не передашь если прямо сейчас, он из тебя чучело потом сделает, — добавил я после очередной короткой, но смачной тирады.

Ответа не последовало, окошко захлопнулось, а я остался ждать. Отойдя на несколько шагов, выбрал менее заплеванный пятачок и отвернулся от двери, осматриваясь вокруг. Пока препирался у двери, из-за облаков выглянула луна и погруженные во тьму Южные посеребрило мягким светом.

Осматривая окружающие площадь трущобы перекопанных улиц — с мелькающим то тут, то там живым огнем, поразился, насколько все это похоже на город, в котором ведутся боевые действия. А наткнувшись взглядом на скульптурную группу в центре давным-давно вырубленного сквера, поразился, насколько она выбивается из грязного облика нижнего города. Три высоких фигуры, герои былых времен.

Вновь память Олега, наложившаяся на мои знания, дала неожиданный результат, и я поразился простоте и эффективности работы британцев из местной администрации.

В центре когда-то красивого сквера высился монумент из трех скульптур, отображавших героев Наполеоновских войн.

Русский, польский и чешский полководцы: Раевский, Домбровский и Радецкий.

Про батарею Раевского знают почти все и в моем мире. Второй — поляк Домбровский, участвовавший в восстании против России, а потом один из главных идеологов и значимых командиров польской части наполеоновской Великой армии. Воевавший с русскими, а после капитуляции в войне получивший от императора Александра чин генерала уже русской армии и ставший польским сенатором. Третий — чех Радецкий, командовавший объединенной армией русских, немцев, шведов и австрийцев в сражении под Лейпцигом, или «битве народов», которая и сломила хребет наполеоновской империи.

Этот мир — не англоцентричный, и сражение у бельгийской деревеньки Ватерлоо здесь на слуху только у историков. А вот по-настоящему великая битва, окончательно положившая конец претензиям знаменитого корсиканца, здесь известна каждому вне зависимости от страны проживания.

Глядя на увековеченных славянских полководцев, поразился простоте решения. Статуи национальных героев ставятся в районе, который априори должен стать неблагополучным. После чего, в результате наверняка форсируемой подачи, Славянская площадь в народе приобретает название площади «трех дураков». И вроде сделано все с претензией на уважение к памяти истории, а на выходе эффект сильнее, чем от ковровой бомбардировки.

Русские приходили править в Польшу в течение последних трех веков — в восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом. Приходили при любом правителе, строе и состоянии своего государства. Даже в моем мире есть вероятность, что в двадцать первом веке они вернутся в Польшу снова, а здесь и вовсе велит само Провидение и география. Британцы явно это понимают и сейчас усиленно превращают территорию страны во враждебную для России…

Отвлекая от тяжелых мыслей, раздался резкий стук, и вновь смотровое окно распахнулось.

— Оружие есть? — поинтересовался все тот же скрипучий голос.

— Удиви меня сразу всеми тупыми вопросами, чтобы время не терять, — не скрывая раздражение долгим ожиданием, ответил я. И демонстративно сплюнул. Звучно, но без слюны — в этом мире раскидываться биологическими жидкостями чревато последствиями.

Почти сразу заскрипел засов, и тяжелая дверь приоткрылась.

Машинально, скрывая даже от самого себя легкий мандраж, поправил воротник — жестом Эрика Кантона. Хороший жест, рабочий — успокоился моментально. Потом прошел внутрь, где оказался в решетчатой камере, образующий страховочный тамбур. Перед дверью меня ожидал тип мерзкой — под стать голосу — наружности. За его спиной, за толстыми прутьями решетки, в полутьме холла я увидел сразу несколько широких силуэтов.

— Оружие сдать надо, — проскрипел привратник.

— Сдавать сам будешь, анализы. Голову мне не делай, веди уже, — последнюю фразу я произнес в более прямом и грязном оформлении.

— Не положено, — усмехнулся тип, обнажая гнилые зубы. Как у него пахнет изо рта, я почувствовал даже на таком расстоянии.

— Тебе сказано привести меня к хозяину, а не оружие забирать. Я сейчас уйду, а когда Халид узнает, зачем приходил, сам начнет меня искать. Но ты уже будешь жить отдельно от своих бубенцов. Веди, я сказал! — повысил голос я.