Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

А здесь о нем написано именно старыми словесами — которые ложь! И сильные полки его — ложь! И харалужные мечи — тоже! И военные подвиги!

И никаких ВЕЛИКИХ ПОЛКОВ ПОЛОВЕЦКИХ не было, когда они Кобяка поймали.

И казнить Кобяка — глупость. Потому что был смысл его убивать только в том случае, если бы они, и правда, разгромили великие полки половецкие.

А так они только раздразнили все Поле, обиду кровную нанесли.

И кони половецкие ржут за Сулой.

Я же тебе говорил, что Игорь — настоящий полководец, которого все Поле Половецкое знает, а Святослав — не полководец.

Он не умеет с половцами дело иметь, никогда не умел и до самой смерти не научился. Ни воевать с ними по настоящему не мог, ни мира толком заключать не умел. Подражал только сильным князям, летописей начитавшись. А то, что это плохо для обороны Руси, о которой на словах великий князь только и думает — до него не доходило никогда!

Точно также он потом Кувтундея, берендея не из последних, союзника русских оскорбил, когда того оговорили.

Такую обиду нанес, что Кувтундей людей своих поднял и в Поле увел, потому что он Святославу не холоп, не раб и не колодник.

И начал Кувтундей на Русь вместе с половцами ходить, зная, как бывший друг, все ходы и выходы. Сколько Рюрик в Поле к половцам послов слал, уговаривая Кувтундея забыть обиду и вернуться — потому что понимал, что этого воина лучше на стороне Руси иметь, нашим щитом, нежели половецкой саблей. Клялся, что никакого вреда ему не будет, город на Роси подарил — еле-еле загладил Святославову обиду.

А вы, как дети малые, что поиграние, что похухнание, что посмеяние принимаете за чистую монету!

Я думала, что он про мои листки и не вспомнить больше, не тут-то было, Ярослав дернул их на божий свет и прочел с лютой яростью:

Князю-честолюбцу, которому «спала ум похоти», он противопоставил, быть может, даже несколько гиперболизированную фигуру великого князя Святослава Киевского. Один — несдержанный, хотя и рыцарственный, ищущий личной славы, а другой — грозный и могучий организатор серьезных побед, имевших важное значение для всей Руси. И не случайно, очевидно, автор «Слова о полку Игореве», возвеличивая Святослава Всеволдовича, помянул не победу над Кончаком, которая оказалась полупобедой, а разгром Кобяка и всех его многочисленных орд. <���…>

Далее идет главная часть, ради которой все и было написано, — «златое слово» Святослава, своими доблестными делами подтвердившего свое право возглавлять общерусские военные силы.

— И ты еще удивлялась, почему я смеялся тогда… Теперь, надеюсь, не удивляешься? Скажи мне, Алиса!

— Не удивляюсь, — буркнула я. — Давай дальше.

— Обрати внимание, кто славу Святославу поет: немцы да венецианцы, греки и моравы, сплошь торговые гости.

Им плевать на оборону Руси, им главное — чтобы караваны по Днепру до укрепленного Киева прошли целыми, да пошлины торговые поменьше были, а для этого нужно Святослава с его великими подвигами лестью задобрить, а Игоря, который из-за киевской лжи и черниговской помощи отборные, лучшие в Руси полки на Каяле положил, — охаять.

Наши же — молчат.

— Ну а пока торговые гости Святослава великого грозного киевского славят, Игорь князь пересел из золотого седла в седло кощеево. То есть сделался пленником. Забралы городов в унынии, веселие поникло.

— Что такое «забралы»?

— Укрепления, крепостные стены. По ним, поверху, дозорные ходят. Стяги князя на них стоят. Забралы, заборолы. Когда князь под стенами города с врагами бьется, жители стоят на заборолах и смотрят. Если пал князь с дружиной — падают и стяги его на стене, поникают. Как и веселие.

— А почему седло кощеево? Кощей Бессмертный — это из сказки.

— А ты вспомни эти сказки, — пришел, слава хоббитам, в веселое расположение духа Ярослав. (А то я его уже и побаиваться слегка начала, уж очень он разошелся). — Где Иван кощея находит? В заточении, в цепях. Кощей — это знатный пленник, глава коша половецкого, воин. Опасная и дорогая добыча, за него богатый выкуп дадут, такой, какой ни за кого другого. Поэтому и стерегут, ведь чуть что — и кощей сбежал, только его и видели. Да еще девушку Ивана прихватил.

— А почему все-таки в начале похода Игорь говорит о том, что гибель лучше плена, а потом попадает в плен? — вырвался может быть и дурацкий, но зато волнующий меня вопрос. — Почему он плен гибели предпочел?

— Ничего он не предпочитал! — возмутился Ярослав. — Алиса, ты просто не понимаешь!

— Чего?

— Во-первых, Игорь говорит о гибели в бою, а не о самоубийстве. Согласна?

— Согласна.

— А ты попробуй в бою князя убить. Да тем более любимого дружиной. Он и сам — отличный воин, который так просто под чужой меч не подставится. Свои его защищают изо всех сил. Только когда свои предают, когда удар в спину — как Изяслава, как Ярополка — тогда погибель.

А половцам сейчас тоже убивать русского князя особо не с руки — князей всегда стараются в плен взять, это же выкуп.

При этом плен для князя — более позорен, чем почетная смерть. Но тот же Святослав, великий князь киевский, был в половецком плену, когда под Ростиславом ходил. Всякое в жизни бывает.

— А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах. Там, где у великого князя дворец. «Этой ночью с вечера, — говорит, — окутывали меня черным погребальным покрывалом на кровати тисовой. Черпали мне синее вино с горем смешанное, сыпали мне из пустых тулов поганых толковин великий жемчуг на лоно и нежили меня. А пока меня нежили, уже и доски без князя — без конька — стоят в моем тереме златоверхом. Был он теремом — стал гробом. Всю ночь с вечера бусовы вороны взграивали у Плесенска на болони, у киянской дебри, поднялись с криком — и унеслись к синему морю».