Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

— Тулы — я помню — это стрелы хранить. А кто такие поганые толковины?

— А те самые купцы, которые его нежили льстивыми речами. Святослав, хоть и из тех, кто про малое «се великое» молвит, а тоже наконец-то понял, что сам себе могилу вырыл, доверяя купцам, ходившим в Поле.

Совсем недавно они посредничали при выкупе половецких князей, взятых Святославом врасплох, а теперь принесли вести о том, что Игорь в плену.

И вот уже в синем заморском вине — горечь, а из пустых тулов не стрелы на половцев, сыплются жемужины-слезы на погребальное покрывало, потому что он, Святослав, лишился своего единственного полководца, на силу которого опереться мог, младшего по отношению к нему Ольговича.

Другим князьям он — грозный киевский князь — не указ. Своих сил у него почти нет — Святослав в далекий Корачев вынужден за людьми ездить.

В Чернигове родной брат Ярослав, который и раньше-то все норовил у возов отсидеться, пока другие воюют, а теперь — и подавно со старшим братом, который в его мир с половцами влез, как медведь в дупло, в раздоре.

Теперь в Святославовом тереме доски-то без кнеса — а кнес — это верхняя доска, которая всю крышу держит. Без князя, то есть, без Игоря. Все развалилось.

А торговая любовь — не искренняя.

Нет теперь у Святослава полков Игоревых — те же самые купцы, которые ему лживую славу пели, у Плесенска, у киевской дебри на болони в гавани сели на свои суда — и унеслись вольными птицами, ищи-свищи.

Но это он понимает, когда один.

А когда на люди выходит — тут уж голоса киевская дружина подает.

Слушай сама:

— Отвечали бояре князю: «Уже, княже, туга — доля тяжкая — их задумку пленом обернула: ведь два сокола слетели с отчего златого стола черниговского поискать града Тьмуторокани, а еще любо им было испить шеломом Дону. Лихо понеслись. А вот уже у соколов крылышки-то резвые опали из-за половецких сабель. А самих их опутали в путины железные».

Слышишь, кто о граде Тьмуторокани говорит?

Игорь или киевская, Ольговичей никогда не любившая, дружина?

Здесь под деланным сочувствием ядовитые стрелы высовываются. Дескать, вот они, какие, Ольговичи младшие, понеслись на быстрых крыльях Тьмуторокань дедову искать. Тут-то их гордый полет и прервали половецкие сабли.

И вот эти слова, в надменном Киеве сказанные, у вас без всякого стеснения прямо Игорю приписывают! Почему?!

Слушай дальше, как о разгроме киевская дружина рассказывает:

— Темно ведь было в третий день: два солнца померкли, оба этих багряных столпа погасли, а с ними и молодые месяцы. Два солнца и багряные столпы — Игорь с Всеволодом. Молодые месяцы — Святослав Ольгович и Владимир Игоревич.

Полный разгром.

Олег и Святослав тьмою обволоклись, в море погрузились и великое буйство подали хинове. Олег и Святослав — это дед и отец Игоря со Всеволодом.

То есть дедова и отцова слава тоже померкли от поражения Святославличей, в море погрузились, нет больше дедовой славы, опозорили Святославличи и отчий златой стол — ведь это поражение дало великое буйство всем врагам Руси.

И это не сочувствующий укор — это обвинение.

Раз проиграли — сами виноваты.

— И говорит киевская дружина великому князю дальше: на реке на Каяле тьма свет покрыла. По Русской Земле понеслись половцы, как пардусово гнездо. То есть как выводок гепардов.

Была похвальба Ольговичей — помнишь, летопись Суздальскую, — и вот уже ее хула покрыла. Полетели они вольными соколами, никого не спросясь — а теперь у них нужда в нашей помощи.

А ведь из-за них половецкий див на землю спустился.

Хотели Святославличи дойти до града Тьмутороканя (как нам, киевской дружине доподлинно известно) — а теперь на том берегу синего моря готские красные девы звенят их золотыми шлемами, копьями и стременами, воспевают поражение, призывают Кончака отомстить за обиду деда своего Шарукана.

А нам, киевской дружине, поражения черниговских не нужны. А мы уже, дружина, жаждем веселия!

А веселие, как ты помнишь, пониче, уныша забралы.

Другими словами, киевская дружина очень ясно объяснила великому князю, что на нее можно не рассчитывать. Киевская дружина охраняет веселие Киева и потому дальше Треполя — даже хотя бы до Переяславля — не пойдет.

— И тогда великий Святослав — грозный, киевский — изронил златое слово, со слезами смешено.