Анна Степанова - День середины лета [СИ]

Сотни свечей дрожали в пыльном сумраке зала, остро пахнущем благовониями и людским потом. Шелестели голоса и вздохи, кто-то всхлипывал — не разберешь, напоказ или искренне. Стройные голоса жриц то взмывали резко ввысь, то тянулись, тихо и тоскливо, на одной заунывной ноте, невольно заставляя морщиться.

Каменные лики богинь взирали с бездушной насмешкой.

Плевать им было на сбившуюся в давке толпу, что теснилась за резным парапетом, отделяющим чернь от сборища благородных; плевать на старания жриц, охрипших к ночи от жалобного пения; плевать и на покойного, торжественно возложенного у мраморных божественных ног…

Не зря, видать, шепотком сказывали, что теми еще тварями были светлые храмовые сестры! Под стать Первому Богу, своему небесному папочке…

Огнезор хмыкнул в такт своим едким мыслям. Усталость давила на него не меньше, чем древняя сила давно умерших жрецов, заботливо вплетенная в своды Храма. Казалось, его испытывали на прочность, заставляя трепетать и без того натянутые до предела нервы. И, конечно, раздраженному Гильдмастеру (ах, простите, сегодня — лишь лорду Таргелу!) это никак не добавляло терпения да благодушия.

Торжественная ночная служба, провожающая в мир иной Императора, длилась уже почти шесть часов.

Чего уж только не было за это время! Молитвы, причитания навзрыд, пустые славословия и песни… А вот теперь и до горестных речей, кажется, дошла очередь!

Первому, как по родству положено, пришлось из своей отдельной ложи выступать Илану. Вид он имел разнесчастный — и, сильно подозревал Огнезор, что вовсе не по почившему родственнику печалился сейчас молодой лорд (скорей уж, скорбел о длине и занудстве нынешней службы!). Молчаливой, грозной горой возвышался за спиной юноши мастер Ледогор, облаченный в кирасу дворцовой стражи. Всякий терял выдержку под его цепкими по-волчьи глазами — и пока Илан говорил о горечи утраты, страж его, казалось, успел расчленить взглядом каждую подозрительную личность в огромном Молитвенном Зале. Молодой лорд был уныл и растерян; немногословен почти до неприличия — но именно настолько, как положено в меру скорбящему наследнику, готовому принять бремя власти…

Свою партию мальчик отыграл блестяще!

Это радовало и, несомненно, внушало гордость. Но Огнезор пока не думал расслабляться.

Ибо следующим слово брал лорд Амареш — и столь плохо скрывал сей почтенный муж за фальшивой скорбью чувство хищного самодовольства, что лишь дурак не заподозрил бы подвоха.

В Гильдмастерах, как известно, дураки надолго не задерживаются…

Говорил старик возвышенно и складно — все больше о мудрости да благочестии покойного. Не стесняясь сочинять да приукрашивать, доводя порядком пьяную чернь в задних рядах до искренних восторгов и рыданий.

— Ишь, как складно врет, сволочь! — сквозь зубы прошипела за спиной Огнезора одетая в неприметную форму личного храна Слава. — Тоже еще придумал: "Великий Император-мученик", спаситель и благодетель! Да если бы не ты, сдыхать бы им всем с голоду! или пятки лизать варварам, своим — либо заморским!..

— Угомонись, — не оборачиваясь, шикнул на нее Гильдмастер. — Мне не интересно, заслуженно ли Амареш с таким похвальным упорством возводит в ранг святых покойного. Но зато крайне любопытно, ЗАЧЕМ он все-таки это делает. Хотя, думаю, мы скоро узнаем…

Огнезор, как всегда, не ошибся. Почему-то дурные предчувствия, в отличие от хороших, сбывались у него с удивительным постоянством…

— Великая утрата постигла всю Империю! — весенней щебетуньей заливался старый лорд. — И в знак нашей скорби я призываю благородное собрание объявить с сего дня тягчайший траур, запретив, в нарушение традиций, любые, даже самые необходимые, торжества. И лишь по истечении оного, смиренно почтив память Его Божественности, в угодный Богиням день середины лета со всей пышностью короновать молодого наследника, дабы подарено было его царствованию благословление Неба и предков!

Весьма одобрительный гул — не только среди господ, но и черни — стал ответом на Амарешевы речи. Огнезор же едва сдержался от проклятия.

— Зачем высоким лордам оттягивать коронацию? — недоуменно спросила Слава, с подозрением присматриваясь к зашевелившемуся вокруг люду.

— Очень правильный вопрос… — хмуро произнес Гильдмастер. — За два с половиной месяца, коль уж ты в отчаянии, многое успеть можно… Сейчас лишь редкие шепотки о том, что молодой наследник — ставленник гильдийных дьяволов, бродят среди городской черни. Пока не опасные, но, если постараться, и до восстания довести выйдет… Да и надеяться на то, что Амареш обычным убийством погнушается, я бы не стал! Мы все-таки его почти в угол загнали… Раньше-то лорд осторожничал, но теперь, думаю, поднимет все свои силы. В скольких еще покушениях Илан уцелеть сумеет? В трех? Восьми? Дюжине?..

Он торопливо послал неприметный знак высокомерной молодой леди в соседнем ряду слева. Леди поощрительно улыбнулась, будто флиртуя, — и быстро сложила пальцы в том же жесте, передавая безмолвное сообщение подпиравшему стену парню в лакейской ливрее. Юноша протолкался поближе к хорам, чтобы на глазах у скорбящих жриц нагло ущипнуть чью-то горничную да прошептать ей на ушко непристойность. Девчушка шарахнулась к пожилому дядьке-охраннику: жаловаться на слугу-баламута. Мужчина выслушал и хмуро послал знак своему собрату по ремеслу, караулящему сейчас покой министра… А вскоре уж и грозный Иланов страж кивнул в ответ на тайное словечко.

Благочестивые жрицы даже представить себе не могли, сколько темных мастеров собралось сейчас под этими святыми сводами!..

— Что ты передал Ледогору? — шепотом полюбопытствовала Слава.

— Отвести Илана в Общий Дом. Я не спущу с него глаз до самой коронации.

— Разумно. Там безопасно…

— Но не здесь! — резко оборвал ее Гильдмастер. — И не для таких разговоров!..

Черноглазая, наконец, заткнулась.

И, кажется, как раз вовремя! Шелест голосов, вызванный речью лорда Амареша, начал постепенно сходить на нет. А причиной тому был, без сомнения, благообразный щуплый старичок в расшитой каменьями зеленой хламиде — почтенный храмовый настоятель, отец Гутор собственной персоной. Старичок распрямился над алтарем, одинаково возвышаясь теперь и над толпой, и над белым ликом покойного безумца. Обвел взглядом огромный зал, призывая к тишине и вниманию

— Сегодня день скорби, — начал свою речь, роняя слова негромко и без пафоса, но так, что эхо разлетелось с неожиданной силой, заставив заскучавший было люд поднять глаза да выпрямить спины.

— ДЕНЬ СКОРБИ, — повторил с нажимом, принудив утихнуть тех, кто до сих пор шептался, шелестел да всхлипывал. — ДЕНЬ СКОРБИ — НО И ДЕНЬ ПРОЩЕНИЯ, — произнес уже в совершенной тишине благоговейно внимающего ему зала. — Святой человек и великий правитель покинул нас, отправившись к своим предкам, как сплетено было ему Небесными Сестрами. И все мы, каждый из нас, скорбим по нему — но и радуемся. Ведь сами Богини сейчас приветствуют его, принимая, очищая и прощая…