Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Стопа задумался, глядя на алую пирамидку в ковшике ладони.

– Ты придумал, ты забирай голову, – наконец, предложил он.

– А ты?

– А я возьму ноги, может, хромать перестану.

– А руки?

– Возьмём по руке – на удачу, тебе правая, мне левая, – Стопа стряхнул пепел мизинцем. – Туловище тоже разделим на две части.

– Слушай, может, на всякий пожарный, на три?

– Это зачем?

– А вдруг наша бестия прознает? А так, мы ей тут же – магарыч!

Стопа отрицательно покрутил головой.

– Не, у неё своего золота навалом, – он погасил папиросу о каблук. – Ест на золоте, пьёт из золота, ходит в золоте, ходит в золото. А о нас с тобой кто позаботится?

– Тут ты прав, – Кот тоже погасил папиросу. – Кроме нас самих, никто о нас не позаботится.

Они встали и, подобрав вещи, направились дальше.

Облака совсем рассеялись, и тени среди камней шевелились, то и дело заставляя путников замирать и озираться по сторонам. Но скоро дорога вильнула последний раз, скатилась с пригорка на песчаный берег, и они оказались у подножия башни.

– Ну, кто лезет в этот раз? – Кот оглядел разбросанные по земле балки и камни. Он зажёг фонарь, освещая кирпичную кладку под слоем свежего цемента. Какой-то шутник, пока цемент сох, нацарапал зубастую акулью голову.

Стопа поглядел на голову и вздохнул:

– Ты уже знаешь дорогу.

– Сейчас лезть труднее, – заметил товарищ, – луна неполная.

– Что делать, не днём же светить золотом, со всеми этими тётками!

Кот спорить не стал и, привязав фонарь к поясу, полез наверх. Передохнув на знакомой оливе, он завершил восхождение и уставился на развороченную крышу.

– Слушай, Стопка! – зашипел сверху. – Тут, похоже, уже побывали расхитители гробниц!

– А ты внутрь заглядывал? – пятно света внизу задвигалось и остановилось.

– И так видно, кто-то здорово похозяйничал. Пальму, и ту уволокли!

– Да ты слезь внутрь, погляди получше! – посоветовал Стопа.

Солдат скинул в брешь верёвку и стал молиться:

– Боженька, сделай так, чтобы мы нашли настоящее сокровище!

Стопе, который стоял в стороне от башни, было хорошо видно, как в бойницах мелькнул свет, и показалось, что свет этот с золотыми отблесками. Оглядевшись по сторонам, он поспешил следом.

Кот повторяя тихие мольбы, обводил стены фонарём. Разочарование всё больше охватывало сердце, как вдруг перед глазами вспыхнуло, и с потолка пролился ручей живого золота. Он посветил выше и, как в прошлый раз, замер с открытым ртом.

Ручей лился оттуда, где кровля осталась нетронутой. Там, у самой стены, лицом вверх парила та самая драгоценная статуя, наряженная в бальное платье. Серебряные отсветы невидимых щёк дрожали на закопчённой балке, а длинные локоны, свешиваясь вниз, переливались в луче водопадом золотых струй.

Солдат так и стоял, задрав голову и выставив руку с фонарём, когда в проломе показалось потное лицо товарища.

– Э… эй… – позвал тот, тяжело дыша и ещё не видя принцессу. – Ты что… там застыл?

Кот пришёл в себя:

– Слушай, сунь-ка руку в пролом, прямо под потолком!

– А зачем… её… – Стопа всё никак не мог перевести дух, – туда… совать?

– Ну, сунь!

Товарищ несколько раз схватил пустоту.

– Не… нет ничего, – сообщил, вытирая пот рукавом.

– Да ты ляг на живот и пошарь поглубже! – Кот махнул фонарём, указывая, где нужно искать.

Стопа вытянул руку, насколько мог, и наткнулся на каблук туфельки.

– Что это, клад? – прижался щекой к балке.

– Пока не знаю, – Кот нервно крутил ус. – Если клад, то почему такой лёгкий?

Солдат потянул за каблук и скоро нащупал мягкую ткань, прикрывавшую ногу. Он ухватил за лодыжку и осторожно дёрнул, привстав и наблюдая, как подол платья переходит в схваченную поясом талию, та – в лиф, а следом выплывает серебряная шея с прелестным, мерцающим лицом.

От неожиданности Стопа отпрянул и чуть было не скатился с крыши. А драгоценная статуя, которой взлететь мешал потолок, стала медленно подниматься сквозь пролом, вытягивая за собой столб золотого струистого света.

– Хватай, не то улетит! – завопил снизу Кот. – Что ты застыл, как истукан?!

Напарник встал на колени и ухватил за кончики золотых волос, одновременно пытаясь удержать равновесие.

– Она тащит меня вверх! – закричал, поднимаясь с колен, а потом и вовсе вытягиваясь и балансируя на цыпочках с поднятой рукой.

– Держи крепче! – Кот продолжал светить сквозь пролом.

– Не могу! – Стопа чуть не плакал.

– Думай о фруктовом садике!

– У-у-у!

– Ладно, отпускай! Не ровён час, разобьёшься…

Солдат распластался на крыше, а богиня, подхваченная порывом ветра, поплыла в сторону города.

– Ну вот, ты оставил нас без заработка! – Кот опустил фонарь. – Теперь наш клад поймает какой-нибудь негодный штатский!

Стопа не знал, что на это ответить и уселся на балке, свесив ноги в пролом.

– Слушай, – он поглядел вниз, на фонарь и люк в пятне света. – А может, главный клад там, где книжная гора? Если бы я его прятал, точно бы зарыл в книгах!

Кот подцепил носком башмака ржавое кольцо:

– Раз уж пришли, давай глянем. Но стоило тогда карабкаться по стене? Можно было просто раздолбить внизу кирпичи…

Профессор вывалился из плюющего искрами шкафа и замер на полу. Ему было больно двигаться – больно и стыдно. Как бы Мелия не поступила, ему следовало до конца оставаться верным своему чувству.

Он сел, замечая, что рубашка на животе сгорела, и на теле глубокий ожог, но совесть жгла куда сильнее.

Пуп попытался настроиться на прежний мажорный лад, взывая к своей счастливой повадке, но молчание внутри было оглушительным и полным. И, сидя у чадящего пустоскопа, он вдруг понял, что привычный светлый настрой и был звуком заветного колокольчика. В самом начале, задолго до встречи с Мелией, так звучала надежда на эту встречу, а потом серебристый звоночек перешёл в звучание любви. Теперь же, с исчезновением его светлой нотки, не осталось ни любви, ни надежды.

Превозмогая тошноту и головокружение, профессор поднялся и направился к кабинету мага. Он не знал, что скажет и о чём будет спрашивать, – никаких доказательств вины Иеронимуса не осталось: единственная улика, образ лимона-самородка, рассеялась по эфиру, как и нотный пепел крылатой лодки.

В кабинете Пупа встретил Жабон. Циркач подписывал бумаги, по обыкновению, прилепляя их пятернёй к щеке.

– Профессор! – воскликнул он, полоща листок в воздухе. – Примите поздравления!

– Поздравления? – опешил Пуп.

– А вы ничего не знаете? Вся мировая общественность уже выражает свой восторг! – толстяк пошарил на кресле и, ухватив тросточку, встал навстречу.