Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Мировая общественность? – учёный запахнул полы сюртука, но Жабон успел заметить прожженную рубаху и ухмыльнулся.

– Горячие поздравления! – выставил пухлую ладошку.

Пуп машинально протянутую руку пожал:

– Но с чем?

– Как же, дорогой вы наш гений! Амальгама не только получена, но и нанесена на чашу, – он сделал многозначительную паузу. – И проектор-рефлектор уже фунциклирует!

– Фунцик… что? – Пуп забыл, зачем пришёл, просто оторопело моргал.

Жабон освободил руку из каменной ладони изобретателя и сел обратно за стол.

– Но как же такое может быть? – к Якобу вернулся дар речи. – Впереди ещё поле непаханое!

– Было поле, было, а теперь – нет! – ассистент поёрзал на тросточке и взял новый документ. – Впрочем, сегодня после обеда у нас генеральная репетиция.

– Репетиция?

– Да, нашего с вами общего представления.

Пуп нахмурился:

– Это что, опять какие-то фокусы?

– О нет, дорогой профессор, – Жабон хитро прищурился. – То, что вы увидите, будет на самом деле.

В голове учёного всё смешалось: и колокольчик, и лимон-самородок, и несчастная сюита, и бурдюк, и проектор-рефлектор.

– Но как вы получили состав? Как нанесли его на чашу? – он попытался собраться мыслями. – Ведь надо владеть навыками, технологией, да просто знать нужную формулу!

– Я вас умоляю, – толстяк обмахнул щёку ладошкой. – Это же не главное!

– А что главное? – растерялся профессор.

– А что главное, вы чудесно знаете сами, – Жабон подмигнул учёному. – Но, если вдруг забыли… А, впрочем, ну её, эту бумажную волокиту! – отодвинул стопку бумаг. – Давайте приступим прямо сейчас, пока вы себе ещё что-нибудь не сожгли.

Пуп, как сомнамбула, поплёлся следом за циркачом, наблюдая за полётами его тросточки. В глубине души он всё ещё считал, что происходящее – какой-то очередной каламбур.

– Ждите моего сигнала, – напутствовал его Жабон у канатной дороги. – И ни в коем случае не кладите трубку!

Войдя в шатёр, Пуп тут же принялся разглядывать чашу проектора-рефлектора. Он поднялся по трапу, изучая аппарат вблизи, но, касаясь пальцами тончайших зеркальных пластин, каких-либо изменений не обнаружил. Сомнения в серьёзности слов ассистента становились всё сильнее, но тут зазвонил телефон.

– Включайте вашу посудину и готовьтесь к представлению, – пискнула гарнитура.

Профессор повернул рубильники и опустился в кресло. Излучатель заработал, посылая на арену конус бледно-голубого света, но изображение отсутствовало. При других обстоятельствах Якоб, возможно, улыбнулся очередной проделке циркача, но тяжёлое предчувствие повисло над головой, как объёмная чаша излучателя.

Прошло ещё несколько минут, и луч, падающий из-под купола шатра, начал мутнеть. Он постепенно напитывался красками, и по телу учёного побежали мурашки. В мерцающем конусе, с удивительной отчётливостью проступили верхушки деревьев. Они наплывали, расходясь в стороны, трогая щёки, будто Пуп сам летел над лесом. Изображение было совершенно живым, кристально чистым, без каких-либо помех и замутнений. Он мог не только видеть каждый из самых мелких листиков и слышать их шелест и аромат, но и ощущать настроение растений. То, что происходило в шатре, превосходило все самые смелые ожидания.

В трубке затрещало, пискнуло, и послышался голос Жабона:

– Ну, что скажете?

– Невероятно, какое удивительное качество сигнала! – воскликнул Пуп. – Какая плотность передачи чувства!

На другом конце провода удовлетворённо чмокнули:

– Вы, как всегда, были правы, профессор!

– В чём прав? – он вслушался в шипение гарнитуры.

– Ключик, который… теоремы… – то пропадал, то появлялся далёкий фальцет.

– Как вам это удалось? Я думал, вы шутите!

– О, нет, нет, профессор, всё на полном серьёзе! – голос Жабона прорезался сквозь треск. – Вы сами давно нашли ответ, но продолжали… – его вновь окутали помехи, – не там… надо…

Тоненькое хихиканье совсем утонуло в электрических шуршаниях, и Пуп не расслышал слов собеседника.

– Повторите, что вы сказали! – крикнул в трубку, продолжая наблюдать за происходящим.

– Субстрат лучисто… – донеслось сквозь шум, – в действии…

– Вы получили чудесные лучи? – в пятке Пупа вновь заныл проклятый железный крюк. – Но как вам самому это удалось?

Снова послышалось хихиканье, и голос Жабона приблизился, зазвучал со всех сторон, словно шёл из чаши рефлектора:

– Ну почему же, самому? А как удалось, сейчас узнаете!

Профессор продолжал прижимать трубку к уху, ощущая, как несутся к его сердцу чувства леса, зеленеющего в конусе луча. Импульсы аппарата передавали настроения и мысли деревьев – они текли прямиком от корней, стволов и крон, сплетаясь с его нервными волокнами. Всё было в точности, как Якоб и предполагал, и даже ярче. Но волны эти несли смешанный сигнал тревоги, растения явно чего-то боялись. Он понял это одновременно с тем, что перед ним – та самая, волшебная роща дриад.

Ветви разошлись, пропуская эфирный диоптр на их с Мелией опушку. Но сейчас знакомые места будто вымерли: деревья вытянулись и замерли, листья не шептались, трава напряглась, а цветы прятались, свесив головки и сжав лепестки. Удивительное безмолвие царило во всём: не пели птицы, не слышался весёлый говор ручейка. Казалось, лесные нимфы покинули свой чудесный уголок. И тут, среди настороженной тишины леса, Якоб с особой отчётливостью уловил сны милой подруги, дремавшей в своей матери-ольхе.

В первый миг он испугался, что проникает в недозволенное, делая это тайком. Но родные, тёплые волны, плывшие из глубины ствола, моментально развеяли все сомнения.

Мелия представляла, как они вдвоём путешествуют на крылатой лодке, как садятся в незнакомом лесу с водопадом, и наяды, новые её сёстры, такие гостеприимные и ласковые, окружают их. И сразу начинаются знакомства, обмен сияющими знаками, а следом – забавы, весёлые танцы, и всюду радость, всюду свет, ведь её любовь здесь, рядом с ней! Это Якоб услышал особенно отчётливо – дриада с такой теплотой ласкала его образ в своём сне, что у него выступили слёзы. Ни о ком другом она не думала и не мечтала. Но каким контрастом к этим светлым переливам было звучание бодрствующих деревьев! Они посылали всё более ясный сигнал тревоги, и Пуп невольно ощутил, как волнение растений передаётся ему самому. Кто-то, находящийся здесь же, но невидимый за границами лучевого конуса, вселял в округу страх. И он вздрогнул вместе с лесом, когда на опушку шагнули фигуры в чёрных плащах. Острые, опущенные на лица, капюшоны напомнили ему монахов-инквизиторов. Фигуры со всех сторон обступили ольху, и профессор невольно дёрнулся вперёд, но телефонный провод его остановил.