Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Каменные танцовщицы отступили, продолжая хоровод за границами светового конуса. Вместо них дерево окружили тёмные фигуры в плащах. Одна из них совсем приблизилась к стволу и показала дриаде блестящее полотно пилы.

Мелия ничего подобного прежде не видела и не знала, для чего эти наточенные зубья. Но ей стало ясно, что незнакомцы не оставят её в покое.

Страх, пронзивший сердце возлюбленной, отозвался мучительной болью в душе Якоба, не спускавшего с неё глаз.

«Почему ты мне не веришь? – бурдюк продолжал свои ноющие укоры. – Разве ты меня не узнаёшь? Где же твой игривый прутик?»

Услышав о прутике, профессор замер, как громом поражённый. А чудовище с новой силой затрясло ольху, внутри которой, словно кораблик в стеклянной бутыли, колыхалась маленькая девичья фигурка.

Не выдержав, Пуп бросил трубку и на негнущихся ногах вошёл в конус луча. Раздался треск электрических разрядов, полетели искры.

– Оставь её в покое, негодяй! – он впился в ненавистный чёрный куль. – Мелия, не верь, это не я! – кричал, хватая воздух скрюченными пальцами.

Бурдюк, которому удары, тычки и пинки Пупа не наносили ровным счётом никакого вреда, хлопнул блинами, и пила впилась в дерево.

Запертая в прозрачном цилиндре ствола, Мелия с ужасом смотрела на мелькающие зубья, а Якоб в бессильном гневе пытался остановить полотно пилы. Чудище снова хлопнуло, и пытка прервалась.

«Ты не передумала?» – дыры ноздрей уставились на бледно-фисташковое, блестящее от слёз лицо.

Мелия молча помотала головой, и профессор, не в силах помешать происходящему, бросился к рубильнику, выключая проектор-рефлектор.

Луч погас, и он остался стоять в тусклом, дежурном свете ламп.

– Нет, там не я… – слёзы, скатываясь с трясущегося подбородка, капали на переплетённые у груди пальцы. – Там не я!

Он не видел, как пила прошла остаток пути, но дерево продолжало стоять, и Мелия тоже встала, в последний раз окидывая взглядом свой сказочный лес. Не видел, как чёрные плащи навалились, и вокруг поваленной ольхи вспыхнуло, заколебалось прозрачное радужное свечение, а чёрные фигуры с мешками уступили место другим, со столярными инструментами. Ничего этого Пуп не видел. Когда тишину шатра расколол оглушительный телефонный зуммер, он снова и снова мысленно останавливал мелькающие зубья пилы. Аппарат трезвонил без перерыва, и прошло несколько минут, прежде чем он взял трубку.

– Эй, рыцарь света! – Жабон злорадно хихикал. – Никуда не уходите, это ещё не всё!

В гарнитуре кликнуло и затихло, а чаша проектора-рефлектора засветилась сама по себе.

В конусе луча зеленела всё та же знакомая поляна. Драконьей ладьи уже не было, а на месте ольхи, в куче опилок, стоял шкаф – точная копия гардероба, в котором изобретатель разместил первую компактную модель пустоскопа.

Не чувствуя под собой ног, Якоб побрёл по мерцающей траве к отполированному ящику. Он обошёл вокруг, не решаясь подойти ближе, а, когда всё же подошёл, тут же в ужасе отпрянул: в узорах древесины, крошечная, как эльф, застыла Мелия. Её черты слились с извивами волокон на доске, а слёзы выступили на поверхности капельками янтарной смолы.

Содрогаясь, он протянул к милой нимфе руку, но лишь гладил пустоту, раскрашенную своим гениальным изобретением.

Незримая за границами луча, волшебная роща смотрела на него с безмолвным осуждением, и все до единой сёстры Мелии тихо стояли за его спиной.

– О, я погубил эту светлую, детскую душу! – повторял Пуп сквозь слёзы. – Мне не будет прощения ни на Земле, ни во всём Млечном Пути!

Он уже не сомневался, что увиденное – не трюк, и его любовь больше никогда не вернётся в мир человеческих легенд. Но, бредя к канатной дороге, то и дело оглядывался, словно ждал, что Мелия окликнет его, беззаботной пташкой выпорхнув следом.

Не помня как, профессор дотащился до площадки фуникулёра и увидел, что башенки и альпийский сад на другой стороне ущелья скрыты чёрным туманом. Он протёр очки и присмотрелся, различая в клубящейся мгле очертания продолговатого овала. Поражённый внезапной догадкой, Пуп бросился к ограждению, грозя дьявольскому облаку кулаком. А то, вобрав в себя рваные чернильные края, оформилось в корпус дирижабля, который поплыл прочь над вершинами гор.

Гракх уже в сотый раз чистил тромбон, когда в комнату вбежала Септима. Не говоря ни слова, она схватила его за руку и потянула во двор.

Всё так же молча, девочка ткнула пальцем в верхушку дерева, где полоскался на ветру воздушный змей с золотой кистью. Очевидно, змей зацепился за ветку краем своего нарядного, шёлкового крыла.

– Я уже стар лазить по деревьям, детка. Если тебе так хочется, лезь сама, – он развернулся, собираясь уйти.

– Ты не понял, – Септима улыбалась. – Это не змей, а девочка!

Старик покачал головой:

– Если б это сказал Октавиан, я бы, может, и поверил. Он хоть и фантазёр, а не такой врун, как мои дочери.

Но Септима была непреклонна.

– Говорю тебе, это девочка! Хочешь, поспорим, что это девочка?

– Не буду я с тобой спорить, – Гракх нахмурился. – Я знаю, на что ты будешь спорить. Твоя очередь после сестёр.

– Ладно, я тебя пожалею, – Септима отправилась за лестницей. – Но только потому, что ты старенький.

Она забралась наверх ловко, как обезьяна, и, держа шёлкового змея за рукав, спустила на землю.

Гракх присел на корточки, убирая золотую кисть, и застыл над серебряным лицом, не в силах вымолвить ни слова.

– Ну, – торжествовала Септима, – и кто из нас врун?

Старый музыкант с трудом отвёл взгляд от мерцающих щёк и посмотрел на дочь.

– Этого не может быть! – прошептал он.

– Как видишь, может, – Септима присела рядом. – Какое красивое платье! – потрогала расшитую переливчатыми стразами парчу.

– Такие платья носили много лет назад, – Гракх вздохнул.

– Может, она из театра? – предположила Септима.

– Из какого! Ни один театр не работает, и потом, как она попала на дерево?

– А помнишь, ты рассказывал о летающей принцессе, – она поправила локон на лбу незнакомки. – Может, это принцесса и есть?

– Нет, это не она, – Гракх задумчиво посмотрел на дочь. – Унция покинула нашу землю, как и её мать, ставшая пти… – он снова взглянул вниз, где тихо лежала девочка с серебряным лицом и золотыми волосами.

– Вот что, детка, – старик настороженно огляделся. – Давай-ка занесём её в дом.

Подняв девочку, они внесли её в комнату Октавиана и положили на кровать.

– Как ты думаешь, что с ней? – спросила Септима, расправляя спутанные золотые пряди. – Может, она упала с неба – и прямо в обморок?

– Думаю, она спит, – Гракх продолжал рассматривать удивительное, мерцающее лицо.