Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Хорошо, что во сне, – сказала, проводя пальцем по струнам. – Если бы она спустилась наяву, у нас были бы крупные неприятности. Ведь летать здесь умеет только принцесса Унция, а это кое-кому очень не понравится.

– Об этом я и толкую! – Гракх отобрал у дочери балалайку. – Похоже, принцесса и лежит сейчас на кровати твоего единственного брата.

Терция задумалась, но на её лице не появилось и тени тревоги.

– Если к нам, и правда, прилетела дочь Королевы-Соловья, то это большая честь для нашего дома, – сказала спокойным голосом. – Но принцесса – круглая сирота, и нам придётся о ней позаботиться, – взяла балалайку обратно. – Кстати, Унция ровесница Октавиана. Ты же хотел чистую октаву для нашего хора, вот у тебя и будет Октава!

– А если за ней придут? – в глазах старика мелькнуло беспокойство.

– Вы скажете, что она – ваша дочь, – Терция подпрыгнула, вешая балалайку на место.

– А если её захотят увести силой?

– Тогда мы закричим все вместе, и ты знаешь, что тогда случится.

– Только прошу, не делайте этого в доме, – Гракх снова заволновался. – Но как нам к ней обращаться?

– Как обычно, – Терция направилась к выходу. – По-доброму.

– Я не об этом, дочка, – он вышёл следом. – Неужели ты не волнуешься, ведь она из королевской семьи!

– А что мне волноваться, я ничего не украла.

Гракх затряс указательным пальцем:

– Это фамилия небесных музыкантов! Если к нам прилетела принцесса Унция, то сегодня исторический день для всего города, если не сказать больше!

– Не беспокойся, – девушка улыбнулась. – Если нам, правда, так повезло, всё будет легко и просто, как до-мажор.

– До-мажор? Легко и просто? – старик покачал головой. – Как мало ты ещё знаешь о жизни, детка.

Когда Терция повернула ключ в замке, принцесса в их доме открыла глаза.

– Ты уже выспалась? – Септима сидела у кровати с чашкой в руках.

– Кажется.

– А почему ты шепчешь, – она протянула воду, – боишься, что нас услышат?

Унция медленно поднесла чашку к губам.

– А-а, поняла, – Септима пересела на кровать. – Чайки так галдели в небе, что ты соскучилась по тишине?

Принцесса пила молча.

– Так как твоё настоящее имя? – не отставала Септима.

– Ничто, – Унция вернула чашку. – Пока не узнаю, что другое подходит больше.

– А ты забавная, – Септима вытряхнула капельки воды. – Ладно, можешь оставить своё имя при себе, а я не скажу своё. Ужасно скучно, когда люди всё друг о друге знают. Но всё-таки, почему ты шепчешь?

Унция подошла к стене, где в деревянной рамочке висела вышивка – земной шар, выдуваемый из тромбона.

– Я отослала свой голос, – провела пальчиком по нитям меридиан.

– Разве голос – письмо или посылка, чтобы его отсылать?

– Я отослала Песню, а голос отправился за компанию.

– Так полети, догони и верни обратно, тебе же это ничего не стоит. Уже вечером сможешь петь с нами.

– С вами? – Унция потрогала извив вышитой кулисы и повернулась к собеседнице.

Лицо юной хозяйки было ей хорошо знакомо, но, помня уроки Птицы, она не стала думать о внешности, а закрыла глаза и прислушалась. Девочка звучала чистой септимой, следом за которой шёл заветный интервал.

– Ты звучишь, как чистая септима, – сказала она.

– Было б странно, если бы я звучала иначе, – Септима не договорила, увидев, как гостья прикладывает пальчик к губам.

– Весь ваш дом звучит чисто, но там, – принцесса указала на стену, – какая-то неправильная нотка. У вас в семье все здоровы? – она открыла глаза.

– Вроде все, – Септима задумалась. – Хотя нет, папин тромбон болен. Но ему уже ничем не помочь…

Гракх с Терцией повернули на улицу, которая вела прямиком к дому.

– Ты тоже видишь это? – девушка смотрела в небо.

– Что? – Гракх огляделся.

– Не здесь, там! – она указала на золотистое свечение над крышами домов. – Что-то горит как раз в нашем квартале!

Старик прищурился и сердито покачал головой:

– Ах, ясно! Это Секста устроила фейерверк, хоть я и говорил ей не поджигать петарды во дворе. Вчера они с мальчишками притащили целую кучу петард, – он смотрел, как свечение гаснет. – Надеюсь, эти сорванцы не спалят соседские дома!

– Петарды не светятся, они дымят и издают треск, папа, – заметила Терция. – Такой сухой, как сломанные сучья, а я ничего похожего не слышу.

– Я тоже, – старый музыкант замер, а потом неожиданно сорвался с места и побежал к дому.

– Эй, куда ты? – Терция бросилась следом.

– Это он! – Гракх нёсся со всех ног.

– Кто? – девушка едва успевала за отцом.

– Мой друг! – старик бежал, не оборачиваясь. – Я его голос и с того света узнаю!

Сейчас и Терция услышала далёкое звучание, и это был тот самый звук, к которому она привыкла с детства. Тромбон отца не просто играл, он веселился во весь голос.

Унция держала инструмент в руках, словно взвешивала, сколько хвори в нём осталось, а Септима во все глаза глядела, как над головой новой подружки тает радужная корона. За миг до этого солнечная медь тромбона обменялась сиянием с её золотыми волосами.

В дом вбежала Секста с подолом, полным апельсинов, за ней запыхавшийся Гракх, а через миг и Терция. Они замерли, разглядывая девочку в старинном платье, с тромбоном в руках.

В комнате воцарилась полная тишина, и даже лёгкая фальшь сорванных в чужом саду апельсинов не помешала Унции расслышать чистую сексту, чистую терцию и ещё нечто большее в окружившей её гармонии. И когда старый музыкант, онемев от радости, принял тромбон из её рук и заиграл, принцесса уже знала, почему оказалась именно в этом доме.

– Как тебе это удалось? – Септима почти кричала ей на ухо. – Если честно, я не верила, что ты его оживишь!

Унция пожала плечами, с улыбкой глядя на отца Октавиана.

– Пойдём в другую комнату, а то я сорву последний голос! – Септима, пытаясь перекричать тромбон, уткнулась в золотые локоны.

Внезапно в комнате стало тихо – Гракх играть перестал.

– Нет, это невозможно! – воскликнул он, переворачивая инструмент и заглядывая в медный раструб. – Боже, это просто невероятно! – повторил, делая шаг к принцессе и вытягивая шею, словно искал веснушки на её серебряном личике. – Спасибо, Господи!

– У папы так бывает, – пояснила Септима вполголоса. – Когда он играет, всегда что-то себе придумывает. К тому же, мы ставим в апельсиновом саду Шекспира и, наверно, он вспомнил на радостях отрывок из «Сна в летнюю ночь» или «Макбета», – она не договорила, потому что из глаз старого музыканта вдруг выскочили слезы, сверкнувшие так ярко, словно в каждой горела пасхальная свечка. Девочка уставилась на капли, продолжавшие светиться на досках пола.

Гракх по-прежнему не обращал внимания на окружающих. Он сделал ещё шаг в сторону Унции и, прочертив тромбоном, словно шпагой, преклонил перед ней колено.