Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Что происходит? Ответьте, Жабон! – он вслушался в треск гарнитуры. – Это что, ваши фантазии?

– Не мои, профессор, не мои, – послышалось сквозь шипение. – А ваши!

– Но я не понимаю, – пролепетал Пуп. – Это же…

– Терпение, – фальцет вновь зазвучал необыкновенно отчётливо. – Скоро всё узнаете!

Якоб трепетными пальцами нащупал регулятор диапазона, до предела расширяя радиус луча, и стала видна крылатая лодка, стоящая недалеко от ольхи. Но это была не его прогулочная венецианская гондола! В сказочной роще бросила якорь ладья с хищной, драконьей головой.

Одна из тёмных фигур скинула плащ, и он с ужасом узнал отвратительного ноздрястого бурдюка из катакомб. Тот сжимал что-то в блинной ладони, скатанной трубочкой.

– Эй, что вам надо? Кто вы?! – закричал профессор, обращаясь к тёмным фигурам, словно забыв, что те, кого он сейчас видит и слышит, его самого ни слышать, ни видеть не могут.

Ольха проснулась, зашелестела, предупреждая нимфу об опасности, но Мелия всё ещё была во власти сладкой дрёмы. Её окружало сияние грёз, в блеске которых все другие звуки меркли. Дриада улыбалась во сне – нет, она больше не будет таиться от сестёр и всё им расскажет! Пусть знают, что она влюблена в человека, что их зелёный островок не одинок во Вселенной, и есть другие острова и океаны, где живут родственные им души. И вместе с любимым они полетят над горами и над морями, разыскивая всё новых и новых сестёр и братьев. О, сколько радости обещают эти путешествия, эти новые, нескончаемые встречи!

– Отзовитесь, Жабон! – взывал Пуп снова и снова. – Немедленно объясните, что происходит!

В трубке, кроме шипения и треска, ничего слышно не было, и скрепя сердце, он стал наблюдать дальше.

Фигура рядом с бурдюком сняла капюшон, и Якоб похолодел, увидев каменные глаза малахитовой красавицы. Нимфа совсем скинула плащ, обнажая безупречное тело античной статуи. Другие жрицы подземного царства также освободились от плащей – кроме золотых ожерелий и браслетов на руках и ногах на них ничего не было.

Бурдюк разлепил блин, подавая что-то малахитовой деве, и та пошла вокруг ольхи, пританцовывая и звеня украшениями.

Пуп потерянно всматривался в происходящее, и трубка потрескивала и шипела в его поднятой руке.

Каменные нимфы, встав цепочкой, повели хоровод вокруг ольхи, и к звону их ожерелий и браслетов вдруг присоединился знакомый голос серебряного колокольчика. Нотка Мелии ожила, наполняя округу своим прозрачным голоском.

Ольха затрепетала сильнее, её ветви задвигались, как от налетевшего вихря. А бурдюк подошёл к дереву и раздул ноздри, пытаясь учуять под корой спящую дриаду.

Танец каменных нимф становился всё более порывистым, а звон колокольчика – настойчивей. Неожиданно листья ольхи замерли, и несколько мгновений она не подавала признаков жизни. Но вот, шероховатая кора начала просвечивать и наполняться глубиной.

То появляясь, то вновь исчезая, сквозь неё проступили контуры девичьего лица. Сверкнул один широко открытый глаз, за ним другой. Полупрозрачное, оно вышло вперёд всеми чертами, качаясь из стороны в сторону, словно лист на ветру. С лёгким шелестом упала на лоб прядка волос, глаза моргнули, и дриада, сидящая на корточках, стала видна целиком.

Радость на её лице сменилась недоумением, а следом испугом. Быстро оглядевшись, она сжала кулачки и попыталась снова стать невидимой, но тщетно, – звон колокольчика лишал её волшебных сил.

Бурдюк обнял полупрозрачный ствол ольхи, нависая над кудрявой головой девушки.

«Милая, – услышал профессор неровный, скачущий голос. – Разве ты меня не узнала? Это же я, твой Якоб-тру-же-ник!»

Застыв, он смотрел, то на нимфу, то на бурдюка, невольно отмечая в его рыхлом теле сходство с медузой, растаявшей в огненном озере.

«Разве ты забыла, как мы с тобой слушали ту волшебную… пташку?» – волнистый рот затрепетал, растягиваясь в подобие улыбки.

Мелия вздрогнула – исковерканное имя божества прозвучало как гром среди ясного неба.

Бурдюк наклонился ниже, к самому уху, прикрытому колечками кудряшек.

«Этот колокольчик, – его голос вибрировал, стараясь удержаться на достоверной ноте, – ты сама мне его дала. И сейчас он играет очень важную нотку. Важную для тебя, меня и… одного дельца!»

Послышалось тоненькое хихиканье, шедшее то ли из бурдючного чрева, то ли из телефонной трубки.

«У тебя есть что-то, что очень нужно мне. Не спрашивай, для чего мне это нужно, ведь влюблённые не спрашивают, а просто всё отдают!»

Мелия молчала, но Якоб продолжал принимать все её мысли. И сейчас, в этот страшный момент она думала не о себе, а о нём. Нимфа была готова отдать всё, что у неё есть, но никак не могла взять в толк, почему тот, у кого серебряный колокольчик, совсем не похож на её любимого.

Ещё одна фигура в капюшоне подошла и сложила под деревом какие-то чёрные мешки.

Якоб не сводил с Мелии глаз и всё нажимал и нажимал кнопку вызова в надежде упросить Жабона прекратить происходящее. Он не знал, что прибор транслирует события уже свершившиеся и хранящиеся на одной из бесчисленных полочек тонкого мира.

– Ах, это вы, профессор, – как ни в чём не бывало, отозвался циркач. – Как вам представление?

– Немедленно оставьте мою невесту в покое! – закричал Пуп, не помня себя. – Покиньте рощу! Зачем вы заставляете меня верить, что это я там, около дерева? Неужели страдания людей могут быть смешными? Что у вас за цирк такой! – он исступлённо тряс гарнитуру. – И верните колокольчик, это вы похитили его!

– Ой-ой, какие страшные обвинения! – уколол и удалился фальцет. – А может, вы забыли танцы с самоцветными феями? Но я вас не виню, с ними забудешь всё на свете, не так ли, ювелир вы наш?

– Это видения… сон… – бормотал Якоб, с ужасом наблюдая, как бурдюк раскачивает дерево.

– Видения… сон… – повторил голос под куполом шатра. – Ничего, найдёте себе другую!

Словно услышав Жабона, Мелия убрала ладони от лица. А Якоб вдруг понял, почему дриады не брали младшую сестру с собой. Когда-то в студенческие годы, на лекциях по легендам и мифам древности, им рассказывали, что лесные нимфы могли видеть будущее, лишаясь за это дара любви. Мелия своего будущего не знала – она была единственной из сестёр, способной на человеческое чувство.

«Ну же, милочка, мне надо совсем чуть-чуть, – дребезжал ненавистный голос. – Всего пара ноток той песенки!»

Нимфа собрала все силы и предприняла ещё одну отчаянную попытку спрятаться. Она уменьшилась в несколько раз, но стать невидимой у неё не получилось. Бурдюк перестал трясти ольху и хлопнул блинами.