Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Люди заворожено слушали, заново переживая светлые минуты жизни, и Ногус потянулся к рычагу секретного лифтового механизма. Но едва его коснулся, как чаша на животе дирижабля замигала, погасла и, вспыхнув с новой силой, воспроизвела ослепительную золотую молнию. Громовой раскат, пронёсшийся над берегом, заставил зрителей вздрогнуть. Молния вонзилась в лавандовое поле, поколебав холм и осыпав со стен Колизея искрящуюся пыль.

Чаша вновь засветилась ровно, и все увидели, что певучая жемчужина катится прямо к молнии, которая так и не погасла, продолжая торчать из земли. Пришлая молния издавала настороженное дребезжание, и зрители с абсолютным слухом отметили, что звучит она в фа-диез миноре, так пугающем начинающих пианистов.

Словно уступая блеску гостьи, учтивая жемчужина стала меркнуть. Она всё больше сжимала свой радужный ореол, пока в нём, как косточка в прозрачной мякоти плода, не проступила фигурка девочки. Её лица было не разобрать – черты переливались перламутром, но старинное бальное платье и заступ в руках были отчётливо видны. На черенке лопаты, покачивая клювом, сидел красивый, как с картинки, тукан. Шествуя по тропинке среди цветов, девочка и тукан о чём-то беседовали, и в какой-то миг их голоса стали слышны всем.

«Это не моя молния, – говорила незнакомка. – И гроза не моя…»

«Странно, – заметил говорящий тукан. – Очень, очень странно. Может, позовём рыцарей?»

«Не надо никого беспокоить, – отвечала она. – Бедные рыцари довольно понервничали в своих романах!»

Чем ближе девочка подходила к молнии, тем публике, читавшей её мысли, становилось ясно, что это не молния, а изогнутый золотой прут. Прут подрагивал и трясся, словно хотел высвободиться из земли, и его вибрации рассылали вокруг комья серой пыли.

Несколько комков упали на пути девочки, и она замедлила шаг, с растерянностью наблюдая, как те слепляются в чешуйчатую крокодилью лапу. Побарахтавшись на месте, лапа перевернулась жёлтой ладонью вниз и, перебирая когтями, уползла в цветы. Что с лапой было дальше – никто не видел – лаванда здесь росла чрезвычайно высоко и густо. Но то, что произошло в следующий миг, заставило всех вздрогнуть, а незнакомку выронить от ужаса лопату.

В нескольких шагах от неё из цветов вынырнула хищная голова ящера. Малахитовые костяшки черепа ещё двигались, рассаживаясь по местам, а между чешуйчатых губ влажно скользила вилочка языка. На чудище было великолепное, с кружевными воланами платье, и сильный хвост задирал пышный подол, то свиваясь в полукольцо, то ударяя по земле.

«Вот и ты, сияние!» – прошипела игуана-дама, направляясь к девочке, которая застыла, опустив руки.

Дребезжание прута загипнотизировало публику, и в какой-то момент зрители оказались в детских воспоминаниях незнакомки, глядя, как маска ящерицы сползает с лица смуглой красотки со страшной улыбкой.

И тут, возвращая трибуны обратно на поле, чудище издало воинственный клич и двинулось вперёд.

«Паладины, к оружию!» – ответно воззвал тукан. Он попытался преградить неприятелю дорогу, но едва увернулся от когтей, полоснувших перед цветастым клювом.

– Что происходит? – заволновались зрители. – Куда делась райская идиллия?!

Игуана-дама была совсем близко, когда лаванда, до этого стоявшая неподвижно, закричала пронзительным криком и впилась ей в лапы и хвост.

«Бегите, ваше высочество!» – кричали цветы, связывая и опрокидывая врага на землю.

– Да! Беги, девочка! – подхватили люди на трибунах.

Но бедняжка только смотрела, как из травы поднимаются всё новые и новые прямоходящие ящеры. Эти были одеты в форму грязного песочного цвета, поверх которой блестела кольчуга. В лапах игуаны-воины держали серпы и кривые, янычарские сабли. Заметив девочку, они вперялись в неё своими змеиными глазками и вздымали оружие.

«Спасайтесь, госпожа!» – лаванда букетами бросалась наперерез врагу. Девочка стала пятиться, пока не побежала прочь от прута, зудевшего, как железное лыко.

«Куда же ты, сияние?» – чудище в платье елозило на спине, вскидываясь и вертя хвостом.

Сражение постепенно охватило всё поле. Ящеры, которым удавалось вырваться из объятий растений, делали несколько шагов и снова увязали в зелени. А камни, прятавшиеся в траве, атаковали неприятеля, подскакивая в воздух и обрушиваясь на черепашьи черепушки. Но прут ныл, плодя неприятеля, и лаванда снопами падала под ударами серпов и сабель.

На трибунах тут и там послышался негодующий свист.

– Куда делась музыка? Где сказка?! Верните рай! – кричали и топали ногами люди.

Ногус, белее фрака, озирался по сторонам, не зная, что предпринять. Он сжимал рубильник, но что-то до боли родное в дребезжании прута не давало прервать трансляцию.

Беглянка уже поднималась по склону холма, когда несколько чудовищ вырвались с лавандового поля. Они двигались длинными прыжками, обгоняя друг друга, словно соревнуясь, кому первому она достанется. Но когда, казалось, девочка будет схвачена, раковина в небе размазалась перламутром, посылая ей часть своего блеска, и хрупкая фигурка скрылась в лучистом ореоле.

– Так, так! – одобрительно загудели трибуны, и по берегу прокатилась волна рукоплесканий.

Радужные протуберанцы крыльев в несколько взмахов вознесли её на вершину холма и опустили на арену Колизея.

– Пой, сияние! Пой, девочка! – раздались голоса. – Пой, верни сказку!

Публика вновь начала аплодировать, но радость была преждевременной. Словно потратив все силы на перелёт, ореол вновь потускнел. А прут напротив начал зудеть сильнее, загоняя мысли зрителей обратно по тайным, тенистым закутам. Светлая гармония повредилась и стала глохнуть, будто комья пыли забили ей горло.

Аллеи парка, по которым бродили, взявшись за руки, Гракх и Амма, задрожали, ушли в прошлое, и время всей тяжестью лет легло на плечи старого музыканта и его жены.

Квинта увидела, как корабль Пятницы накрывает гигантская чернильная медуза, и залпы, которыми отвечает крейсер, только делают её больше и чернее.

Бебио и Пепио, прильнувшие в мечтах к сердцу скрипки, оказались в полной темноте, потому что драгоценный инструмент на сто с лишним лет заперли в сундуке ломбарда.

А Кот и Стопа подумали, что охрана памятников – занятие такое же пустое, как гробница, в которой они побывали, и пора идти в поход за новыми кладами.

И Ногус уже не стремился выключить луч, облегчённо потирая ладошки, – шоу определённо вызывало интерес. При этом он напрочь забыл о смуглой красотке Медине, запертой в крошечной комнатке под землёй.

Всё это время девочка стояла одна на арене, оглядываясь по сторонам, и её губы беззвучно шевелились.