Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

Рассмотрели и дело русского капрала-оборотня, того, который доставил Ныркова в госпиталь. Нашлись свидетели, видевшие, как он по двое-трое раненых за раз из Килен-балки вытаскивал и отводил, относил на дорогу к бухте. Когда капрал предстал перед судом, всем – серым, белым, черным и прочим судьям – стало понятно, что этому дядьке даже оборачиваться не надо было – богатырь мог бы и четверых по ровному месту унести. Единственный слабый целительный амулет он потратил на дозорного – не дал Ныркову потерять чересчур много крови. Пришлось отпустить русского.

Разобрали по косточкам еще много мелких магических вмешательств, за которые наказали мягко, но потом Дозоры долго сводили баланс – кто кому и сколько должен разрешить ответных действий.

Бутырцев был против чересчур суровых наказаний, в частности, он считал, что оборотням трудно контролировать себя в пылу боя, и на британца можно было просто наложить «путы» и лишить магической подпитки, чтобы он хотя бы здесь, на войне, не мог перекидываться. Да и всех известных оборотней можно «спутать» заклинаниями. Но Инквизиция решила, что нельзя лишать свободы выбора даже таких низших Иных, а Темная часть Дозоров поддержала в этом Серых. Циник де Сен-Тресси потом утверждал, что на самом деле все упирается в дороговизну «путающих» заклинаний: тратятся редкие амулеты, расходуется много накопленной Силы. Кто же пойдет на такое ради каких-то оборотней? Но вампиров пришлось удалить с театра действий: убрать из армии и отослать по домам. Одуревающие от крови упыри наливались Силой и становились неуправляемыми.

Но в чем заключаются скрытые интересы, что является истинной целью Инквизиторов и верхушки собравшихся здесь дозорных, Лев Петрович, к своему стыду, до сих пор не мог даже предположить, тем более доложить Шаркану. А московский начальник настаивал: ищи, рой землю носом, Ахрон, провоцируй – пусть противник раскроется.

Как провоцировать? Чем? Подойти к лорду Джеймсу и сказать: я все знаю? Предложить французскому приятелю якобы найденный в глубине Крымских гор артефакт? В упор спросить коварного турка, скольких Иных из крымских татар он нашел и завербовал? Устроить покушение на кого-то из Инквизиторов? Что это даст? Джеймс пожмет плечами, Шарль потребует предъявить находку для оценки, Мустафа… Допустим, он скажет, что Иные-татары – его старинные друзья, с которыми он вспоминал детство босоногое, пил чай и кушал жгучую самсу из тандыра. Серые проведут облаву на покусителя или допрос с выворачиванием мозгов того, чьи магические следы обнаружат. Конечно, можно толковое покушение организовать, такое, что и следов не найдут, главное – повод для допроса-мозголома не давать. Но в чем смысл этого? Нет, ничего толкового на ум не приходило. Может быть, потому, что разум занят постоянной мелкой работой?

В помощники в этом расследовании никто из русских дозорных не годился. Оселок, на котором Лев Петрович оттачивал свои умозаключения – Светлый Нырков, – лежал после серьезного ранения в госпитале, слишком усердно его лечить магией Инквизиция не разрешила. Жив? Подлатали вы его? Хватит целительства, пусть дальше сам, нечего магический фон заклинаниями портить. Филипп маялся в госпитале на Северной стороне, представление его к ордену за участие в Балаклавском деле ушло в столицу, а у Бутырцева не хватало времени навестить страждущего. Но Лев Петрович лелеял надежду, что барышня, которая принимала раненого мичмана в госпитале, не останется равнодушной к страданиям юного… Филиппа. Интуиция опытного Иного, в свое время потратившего немало сил в амурных битвах, подсказывала ему, что между молодыми людьми сверкнула искорка взаимной симпатии.

Обо всем этом думал Бутырцев, проезжая в предутренней темноте через многочисленные русские, французские, английские посты в Балаклаву. Механически он то прикрывался сферой невнимания, то натягивал на себя личину, то читал в памяти караульных пароли и отзывы – все это для него было делом простым и обыденным.

Зато погода доставала. Конец октября выдался не просто ненастным – противным до невозможности. Затяжные дожди расквасили глинистые севастопольские дороги, разбитые тяжелогружеными фурами. Траншеи наполнились водой по колено. На батареях и бастионах, где ежедневно ядра и бомбы перепахивали грунт, а каждую ночь велись земляные работы – ремонт дневных повреждений, земля превратилась в болото. К тому же стали задувать холодные ветра с моря, а по ночам дождик оборачивался колючим злым снегом. Русские караульные мерзли, что уж говорить о союзниках, особенно турках.

Адъютант Меншикова обмолвился, что Государь в одном из своих писем светлейшему писал, что надеется, что осенние шторма, издавна известные плавающим в Понте Эвксинском нациям, изрядно затруднят союзникам подвоз припасов и снаряжения, а то и потреплют их флот.

«На бога надейся, да сам не плошай!» – напомнил в тот день опытный сухопутный вояка Бутырцев излишне восторженному адъютанту.

Сейчас тоже дул юго-западный порывистый ветер, и холодные колючки снежного дождя впивались в лицо всадника. Бутырцев плотнее закутался в шинель и надвинул фуражку на самые уши. Но ветер не унимался, становился настойчивее и нахальнее. Барометр на метеостанции, что была оборудована на Павловском мысу между Севастопольской и Доковой бухтой, падал третий день подряд, что говорило о приближающейся буре. Дернул же его черт за язык, когда он предложил устраивать совещания с рассветом, чтобы подводить итоги дознаниям, которые дозорные обычно устраивали в войсках по ночам. «Надо же, в Ночной Дозор записался!» – Бутырцев даже рассмеялся этой очевидной нелепости.

Выезжая через Сапун на дорогу, стекающую со склона горы змейкой вниз, Лев Петрович обострившимся зрением посмотрел в сторону Балаклавы. Увиденное его не порадовало. От невидимого отсюда городка, спрятавшегося в узкой долине между скалистыми высотами, и до Кады-Киоя раскинулись конусы армейских палаток англичан и отчасти турок. Сейчас они выгибались ему навстречу, то тут, то там распахивая полог и трепеща полотнищами на усиливающемся ветру.

Кобыла Бутырцева уже с трудом шла против стремительного воздушного потока, который вскользь бил ей в правый бок, норовя своротить с дороги, сбросить вниз со склона. Лев Петрович припомнил простое заклинание воздуха и окутал себя вместе с животиной невидимым мешком со спокойной атмосферой. Лошадка благодарно вздохнула и пошла резвее. Маг опять посмотрел в сторону Балаклавы. И обомлел.

Всякое он повидал в своей жизни: магические битвы, закончившиеся ураганами и бурями, воронку вихря, обещавшего проглотить город, тонущий в волнах град Петра, рушившиеся скалы и взрывающуюся гору, когда верхушка новорожденного вулкана взлетает в воздух, и на ее месте в клубах пепла и дыма начинает расти огненный столб. Но такое он видел первый раз.