Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

Джил прошлепала босыми ногами к комоду, выдвинула ящик и принялась выбрасывать на кровать одежду: брюки, кожаную безрукавку, какую-то фантазийного покроя кофточку. Тут же она стянула мокрое платье и стала облачаться в то, что валялось на кровати, одеваясь быстро, деловито. Кот в это время задрал ногу и занялся гигиеной. Застегнув последнюю пуговицу, русалка скользнула к трельяжу и, орудуя щеткой, расчесала мокрые волосы. Присев, запустила руку в ящик, что-то там со звоном переставила и вынула небольшой конвертик серой бумаги. Из конвертика на ладонь высыпались засушенные, плоские цветы — бледно-фиолетовые с жёлтым. Придирчиво осмотрев их, Джил выбрала две веточки, одну оставила себе, а другую протянула Джону. Сыщик взял, пригляделся. Фиолетовые соцветия на поверку оказались листьями: узкие, с зубцами по краям, они выглядели точь-в-точь как бутоны. Настоящие же цветы были жёлтыми, вытянутыми, похожими на языки пламени.

— Цветок один оторви, — велела русалка, — и в рот положи. Еще сказать надо: «видимо-невидимо».

— Это что? — Джон понюхал веточку, но ничего не учуял.

— День-и-ночь.

— День-и-ночь? Марьянник?

— Ага. На могиле рвала, всё как надо. — Джил заметила выражение на лице Джона и поспешила добавить: — Да не сомневайся. Могилка безымянная, собирала после заката. Побегать пришлось, пока нашла. Зато теперь ни одна собака не почует.

— Джил, я, конечно, всё понимаю, — начал Репейник, — но деревенская магия…

Девушка нахмурилась.

— Опять за своё, — сказала она. — Плащ-невидимка знаешь, сколько стоит? А сколько за него сроку дают, помнишь? Ты вот амулетик мой снял? Снял, ага, боишься спалиться-то. Ну, так на сколько за плащ посадят?

Джон пожевал губами, вспоминая.

— Маскирующие магические устройства, — нехотя сказал он. — Использование устройств не допущенными к эксплуатации лицами, а также применение таковыми лицами оных устройств в личных, корыстных целях, — он сглотнул, перевел дух и продолжил: — …карается тюремным заключением от семи до двенадцати лет. Согласно решению суда. Плюс конфискация.

— Во! — кивнула Джил. — А тут цветочек. Найдут — скажешь, от моли в карман сунул. Если найдут ещё.

Джон почесал затылок и не нашелся, что ответить.

— Попробуй, — напомнила Джил.

Сыщик вздохнул, оторвал от ветки цветок и положил в рот. У лепестков был лёгкий горьковатый вкус, словно у чаинок.

— Жевать можно? — спросил Джон.

— Нужно. Проглотить надо. И еще «видимо-невидимо» скажи.

— Видимо-невидимо, — повторил Джон, подозревая, что вид у него донельзя глупый. Джил, однако, ухмыльнулась и тоже сунула в рот цветок марьянника. Джон покачал головой. Деревенские жители всегда умели использовать природную магию, хоть и не знали волшебных приборов сложней ладанки. Травы, сорванные и засушенные определенным образом; узлы на конопляных веревках и шнурках сыромятной кожи; расплавленный воск, мёд, дождевая вода; гвозди, подковы, битое стекло, песок и дырчатая речная галька. И, конечно, заговоры, наговоры, сотни, тысячи колдовских стихов и напевов. «В чистом поле ива, на иве птица гнездо вила, — вспомнил Джон материнский голос, — несла яичко морем, в море уронила…» Как дальше, он забыл; помнил только в конце: «Руки мои — крылья, глаза мои — стрелы, век тебе меня любить, век меня не забыть». Мать сама не своя была до народных заклинаний, много путешествовала, выспрашивая новые, платила иногда большие деньги какой-нибудь замшелой карге, чтобы та научила магической песне. Конечно, это было давным-давно, в Твердыне, во времена материного девичества. Ведлет, а вместе с ним и его жрецы смотрели благосклонно на мелкое колдовство, вершившееся в народе. В самом деле: страна огромная, врачей на каждую деревеньку не напасёшься. Кто заговорит грыжу? Кто излечит зубы? Кто примет роды, поднимет на ноги скотину, уймёт лихорадку, сгонит ячмень на глазу? Деревенские знахари, колдуны и ведьмы — вот на ком держалось при Ведлете благоденствие народа.

Джон поднёс к лицу тонкую, до прозрачности высушенную ветку соцветия. Теперь он различил запах — тёплый, уютный аромат сена, аромат летнего полдня. Сыщик покрутил цветок в руках, краем глаза уловил движение: кот неслышно спрыгнул с комода, подошёл, ступая по гладко застеленной кровати. Потянулся носом к цветку. Джон какое-то время смотрел, как он обнюхивает ветку, слегка потираясь об неё усами. Потом осторожно погладил животное. Кот благосклонно уркнул, зашёл боком, выгнул спину. Джон стал гладить блестящую шерсть, чувствуя, как отдается в руке мерный рокот. Любит меня зверьё. Вот бы с людьми так… Хотя, если подумать — оно мне надо, с людьми? Этот вот котяра ничего особенного не ждёт, гладят его — он и рад, а если ещё сосиску дадут — вообще красота. Люди так не могут. Они всегда хотят чего-то ещё, им недостаточно просто быть рядом. А ведь люди совершенно не умеют гладить друг друга, подумал он с удивлением. Просто так, из удовольствия — никогда. Обязательно что-нибудь надо при этом думать. Например: вот я, мужчина, глажу свою женщину, она моя, она красивая и моя, надо бы купить ей что-нибудь, чтобы не было стыдно перед соседом. Или: вот я, отец, глажу своего сына, надо бы поменьше гладить, а то распустится, сопляк, и так двоек из школы наприносил, меня, небось, в детстве не гладили, а только подзатыльники давали; дать, что ли, и этому сейчас, чтоб знал… Или: вот я, женщина, глажу своего мужчину, он у меня такой, что ах, и все обзавидуются, повезло так повезло, не то, что Милли из прачечной с её алкашом. Или…

— Эй, — послышался чей-то голос. — Я тут. Ты где?

Джон вздрогнул. Только сейчас он осознал, что на время совершенно забыл про Джил. Забыл, несмотря на то, что находился в её собственной квартире, а сама девушка стояла рядом: руку протяни — коснешься. Он виновато обернулся. Джил сидела всё там же, перед трельяжем у окна, и глядела куда-то в сторону. В руках она крутила свою веточку.

— Я здесь, — сказал он. Джил повернула голову на голос.

— Вот так оно и работает, — сказала она. — Пока не заговоришь — про тебя не вспомнят.

Джон сощурился. Почему-то никак не удавалось посмотреть Джил в лицо: словно глаза слепило ярким солнцем. Да и не хотелось, в общем-то, смотреть ей в лицо. Больше всего хотелось глядеть на ветку дня-и-ночи в руках, на ветку, фиолетовую с желтым, сухую и ароматную…

Джил щелкнула пальцами.

— Очнись, Джонни. Опять не вижу.

Репейник потряс головой.

— Пока не заговоришь, значит? — переспросил он. — Д-да… Смотри-ка. Только как мы теперь вдвоём работать будем, если я тебя не… — он замолк, пытаясь вспомнить, о чём только что говорил. И с кем. С кем? Он говорил с кем-то?..

Снова Джил вынырнула из небытия. Шагнула близко к Джону, словно в тумане, вытянула руки, нашла его плечи, обхватила, наклонила голову и проговорила: