Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

— Извините, доктор, — проворчал он. — Нервы сдали.

Иматега напустил на себя обиженный вид, но тут из кухни выплыла Джил. Она успела снова распустить волосы и улыбалась — не размыкая, впрочем, губ. Доктор одёрнул свой уродливый плащ, пригладил волосы и маслено осклабился.

— Покой вам, госпожа! — воскликнул он. — Чудная погодка нынче… э-э… да.

Джил кивнула и протянула руку; Иматега схватил её ладонь, принялся трясти, рассыпался в комплиментах. Джон стиснул зубы, закрыл глаза и сосчитал до десяти. Не помогло.

— Любопытно все-таки узнать цель вашего визита, — произнёс он.

— О! — сказал Иматега, вновь к нему оборачиваясь. — Как я уже говорил, мне весьма хотелось оказать помощь в расследовании. Ведь я, так сказать, лицо заинтересованное! Более того…

— Какую помощь? — ласково спросил Джон.

— Ну… — доктор замялся, потирая руки, — как же… Что вы обычно делаете? Крадётесь по следу, опрашиваете людей — так? Я бы мог поспособствовать. Ведь у вас только, э-э, две пары глаз… То есть ушей… И третья, так сказать пара… Н-нет, не так… Один ум — хорошо, два — лучше… То есть, в вашем случае, уже есть два, хе-хе, но три — это совсем…

Джон мрачно смотрел на него.

— Да! — воодушевился доктор. — А дедукция! Я ведь, прошу заметить, личность с университетским образованием, стало быть, в голове кое-что имеется. И вот как раз на данном поприще, с позволения сказать, моя помощь была бы наи-цен-ней-шей! Да-да, умозаключения — мой конек, не побоюсь таких слов!

Он гордо пригладил мокрую лысину.

— Уважаемый доктор Иматега, — любезно сказал Джон. — Нам исключительно приятен ваш порыв. Но слежка — дело очень утомительное. Скучное. Вы меня понимаете? (Доктор кивал). Никаких погонь. Никаких особых умозаключений. Мы вдвоём вполне справимся, тем более что раньше, случалось, работали в паре и к такой работе привычны. Ваша помощь будет — ну, если откровенно, без обид — только в тягость. Я понятно выражаюсь?

Доктор покивал еще, по инерции, потом насупился.

— Вы уверены? — спросил он.

— Абсолютно уверен, — ответил Репейник.

Доктор скрестил руки на груди, пожевал губами и вдруг просветлел.

— Но я ведь совершенно бескорыстно! — сказал он. — Бесплатно, понимаете?

Джон почувствовал, что вспотел.

— Меньше всего, — терпеливо сказал он, — мы опасаемся, что вы отнимете наш хлеб. Просто… ваша помощь — она не нужна.

Стало тихо. Слышался только скрип плаща Иматеги, да тикали карманные часы где-то в недрах одежды на вешалке — наверное, Джил с собой носила.

— Ну, как скажете, — разочарованно сказал доктор.

— Ступайте домой, — дружелюбно сказала Джил. — Ни о чем не беспокойтесь. Через пару дней придем и отчитаемся.

Иматега посопел.

— Точно? — спросил он жалобно.

— Точно, — сказала Джил.

Доктор потоптался, оставляя на полу маленькие лужицы.

— А то смотрите, — протянул он. — У меня ведь и связи есть университетские, и родственники, гм… достаточно влиятельные. Вот, к примеру, троюродный брат, от тетки по материнской линии… Майтон фамилия его, Линн Майтон — не слыхали?.. Нет?.. Он в муниципалитете служит, заведует департаментом очистных сооружений. В случае затруднений — ну, знаете, с властями — мог бы посодействовать. И еще…

— Если что, — серьезно произнесла Джил, — мы к вам обратимся. Честно.

Иматега покивал и шмыгнул носом. Джон уставился в пол.

— Пойду, пожалуй, — сказал тихонько доктор. Джон шагнул вперед и распахнул перед ним дверь.

— Вы все-таки не забывайте, — просительно сказал Иматега.

— Не забудем, — заверил Репейник.

Доктор запахнул плащ, обдав Джона веером брызг, извинился и стал спускаться по лестнице. Джон провожал взглядом сгорбленную спину, пока Иматега не скрылся в пролете. Потом сыщик захлопнул дверь, привалился к ней спиной и длинно выдохнул. Джил хмыкнула и вновь принялась заплетать волосы.

— Каков, а, — сказал Джон в пространство.

Джил заплела косу, порылась в кармане своего редингота, висевшего на рогатой вешалке, и достала часы.

— Пять-двадцать, — сообщила она. — Пора бы.

— Десять минут ждём — и едем, — вяло кивнул Джон. После разговора с Иматегой он чувствовал себя так, словно весь день ходил по рынку, но ничего не купил.

— Чего ждём?

— Он, может быть, еще здесь где-то, неподалеку, — объяснил Джон. — Кэб ловит. Или просто… стоит.

Джил усмехнулась.

— Романтик наш доктор, оказывается, — сказала она.

Джон покачал головой и вытащил портсигар.

— Дурак, — возразил он. — Просто дурак.

— А это не одно и то же?

— Нет, — буркнул Джон, закуривая.

На чердаке пахло старыми тряпками, гуталином и плесенью. Над головой нависали просмоленные стропила, повсюду громоздился хлам: ветхая мебель, детские коляски, прогнившая от времени конская упряжь, вёдра, кирпичи, мешки с окаменевшим цементом, сырые поленья. На стене уныло блестело древнее зеркало с запаршивевшей амальгамой. Отдельной кучей лежали тростниковые циновки; Джон, чихая от пыли, вытащил несколько и бросил на пол напротив слухового окна. Получилось подобие высокого матраса, сверху постелили принесенную дерюжку, и сыщики расположились на своем импровизированном наблюдательном посту с удобством восточных правителей. С чердака замечательно просматривался подъезд, где жил Кайдоргоф, и, что еще лучше — окна его квартиры. Сейчас, однако, в окнах стояла мутная темнота: ни лампы, ни свечи, ни уголька от трубки. Если хозяин и был дома, определить это не представлялось возможным.

Сгущались фиолетовые сумерки, вот-вот должны были зажечься фонари, а при фонарях уж точно ничего не разглядишь — засветка. Несмотря на это, Репейник, прижав к переносице бинокль, до рези в глазах вглядывался в темные прямоугольники окон. Он лежал на животе, опираясь на локти, а рядом в той же позе замерла Джил — тихая, молчаливая. Она глядела вниз, на улицу и на дверь подъезда. Было около семи вечера — торопливое время, когда тротуары полны спешащими со службы клерками, а мостовую нельзя перейти без того, чтобы на тебя не прикрикнул кучер мчащегося кэба или не гуднул клаксоном водитель мобиля. Шум с улицы проникал на чердак слабым, разбавленным: высоко, да и окна заделаны наглухо. Здесь было почти уютно, только холодно. В дальнем углу порой шуршала мышь.

— Видел что-нибудь?

— Не-а.

— Меняемся?

— Держи…

Джил взяла бинокль, щурясь в окуляры, направила на окна. Джон стал изучать улицу. Это было сложней, поскольку Кайдоргофа он не знал в лицо, только видел на гравюре — пенсне, эспаньолка. Пенсне можно было снять, эспаньолку — сбрить, и после этого опознать лжеученого стало бы затруднительно, особенно глядя сверху, с высоты третьего этажа. Но Джон всё равно смотрел, провожая взглядом каждого прохожего, всякий раз подбираясь, когда замечал проблеск пенсне или точёный контур бородки. Однако всё было не то. Люди шли, глядя под ноги, прыгая через лужи, сталкиваясь и расходясь, ёжась от настойчивого мелкого дождя. Запакованные в костюмы клерки с целлулоидными воротничками и портфелями подмышкой. Служанки в платьях из грубой ткани, скрывавших под длинными подолами разбитые башмаки. Мальчишки-курьеры, забрызганные по уши грязью, несущие в каждой руке по тяжеленной корзине — сплошь кожа да кости, бледные скуластые лица. Холёные, шелковые торговцы, ступающие рука об руку с тщедушными женами под куполами зонтов. Воры, что петляют между прохожими шаткой, разболтанной походкой, с хищной ловкостью приникая к жертве — на миг, на пол-вздоха — тут же шаг становится быстрым, деловитым, и вор, не оглядываясь, спешит прочь…