Анатолий Махавкин - Последняя тень (СИ)

— Может. И наступает, — старик и не думал спорить. — Но красоту её может оценить лишь тот, кто обладает душой. И в таком случае, ночь тебе ниспослал Творец.

— Угу, Творец, значит, — я села и подобрав камень, запустила им в реку. — Ну и заодно, всех ночных тварей, которые рыщут во тьме, чтобы сожрать добычу.

— И их, — вновь Найд соглашался. — Но если в твоей душе больше от Вопрошающего, то ты увидишь в ночи лишь хищных прожорливых тварей. А если — Отдавшего долги, то тебя поприветствуют луна, речка и звёзды.

— Ого, как же, выходит, я была испорчена и одержима в раннем детстве, — я сцепила зубы, — когда блуждала по дорогам в поисках жратвы. Видела только ночных гадов и злых людей. Как думаешь, святоша, когда в пузе режет от голода, а в поле воют волки, ты сильно смотришь на небо? Красотами всякими любуешься, да?

— Господь посылает чадам своим испытания, дабы те преодолев их, очистились и пришли пред очи его нагими, аки дети безгрешные.

— Ты смеёшься? — я и сама расхохоталась, только вот ничего весёлого в моём смехе и близко не было. — Да мы тогда и так ползали, почти голышом, а грехи… Какие грехи у четырёхлетней спиногрызки, которую бросила мать? В носу ковырялась?

Отец Найд сидел, насупившись и безмолвно шевелил губами. Святоша казался смущённым. Да и то, даром что ли Воин Долга прячется от прошлого в монастыре? Видала я деревушки, которые эти говнюки обозвали юдолью ереси. Одни обгоревшие следы от домов и обугленные трупы в ямах. Вот так они и очищали грешные души.

— Возможно, в прошлой жизни твоя душа изрядно нагрешила, — глухо сказал монах, — посему путь очищения оказался дольше и труднее.

— Угу, — фыркнула я, — ты мне ещё про золотые ворота и восьмикрылого с книгой судеб! Вы хоть сами-то верите в свой загробный мир, лицемеры?

— Человек обязан иметь веру, — тут его голос обрёл прежнюю крепость, — иначе всё, ради чего он живёт — бессмысленно, а сам человек уподобится свинье, хрюкающей в луже.

— И ради этого вы кормите дураков сказочками про рай и ад?

— Неужто у тебя, дитя моё, вовсе нет веры во что-то лучшее?

Я подумала, рассказать ему или нет? А потом решилась — какого чёрта!

— Когда сёстры начали умирать, — глухо сказала я и Найд склонил ко мне голову, — одна из нас придумала. Дескать на самом деле мы не умираем. Просто за нами приходит Мать-волна и забирает к себе. Типа, мы становимся едины.

— И что?

— Да ничего! — я с досадой запустила камнем в реку и поднялась. — Ничего там нет, только мрак и пустота.

Спать, как и прежде, не хотелось. Разговор с проклятым монахом разбередил сердце, вынудил вспомнить прошлое, а это навеяло такую дикую тоску, что хоть лезь на обрыв, запрокидывай голову и вой на луну.

Лагерь понемногу утихал. Простолюды закончили бубнить, загасили кострища и легли спать. Мало-помалу стихли даже те, кто, пыхтя удовлетворял свои насущные потребности. Я взобралась по склону, испугав одного из караульных и легла на спину, рассматривая звёздное небо. Звёзд, или прибавилось, или они просто стали ярче. Казалось, будто небесные огоньки подмигивают, обещая открыть некую тайну. Мерно шумел невидимый прибой, и я ощущала, как незримые волны толкают меня в бок.

Зашелестело. Я повернула голову и уставилась на сержанта. Он тоже уставился на меня, пробормотал ругательство и побрёл дальше. Должно быть, проверял караулы.

Хотелось думать о чём-то хорошем, но в голову лезла лишь всякая неприятная ерунда. Да и то, если подумать: много ли в моей жизни был этого, хорошего?

Мама… Я почти ничего не помнила. Жёсткие пальцы, тёмные волосы и голос, охрипший, то ли от ветра, то ли от дешёвого пойла. Расплывчатое пятно лица и качающийся огонёк во тьме. Потом ощущение одиночества и холодный ветер, настойчиво царапающий тело под жалким тряпьём одежды.

Странную игру, в которую я играю до сих пор, предложила Колючка. Мы, тогда как раз нашли приют в заброшенной избушке угольщика. На крупно повезло: Царапка с Ведьмой сумели утащить пару свежих караваев из булочной. Все наелись от пуза, напились чистой родниковой воды и лежали на глиняном полу, уставившись в небо. Звёзды той ночью светили почти так же ярко, как сегодня.

Разговор пошёл о родителях и всхлипнувшая Мышь предложила той дуре, которая затронула тему, заткнуться, а лучше — сдохнуть. Наступило долгое молчание. Нетрудно догадаться, что у нас, бродяжек, не очень задалось с родственниками. И тут в разговор вступила Колючка. Она принялась рассказывать, как вчера с отцом ходила на рыбалку, а когда вернулась, мать угостила свежеиспечёнными пирогами. С малиной, а не черникой, как на прошлой неделе.

— Ты совсем рехнулась? — спросила Мышь. — Вчера на нас спустили собак и тебе чуть жопу не оторвали! И вообще, я тебя знаю целую вечность и…

— Помолчи, — в голосе Колючки не ощущалось раздражения. — Знаешь, лучше я буду помнить, как вчера ходила на рыбалку, а потом ела пироги с малиной. И у меня есть папа и мама, а в соседней деревне — бабушка, которая красиво поёт, когда сидит за прялкой.

— Ты — чокнутая, — прошептала Мышь, но без уверенности.

А я подумала: почему нет? Ведь, если подумать, то вчера всё равно прошло и лучше вспоминать, как мы с мамой ходили в лавку выбирать мне новые сапоги. Но торговец опять оказался пьян и пришлось удовлетвориться леденцом на палке. Вкус, правда, не помню. Вроде, кислый. И мы шли домой и вместе с мамой пели песенку. Не помню слов, но весёлую. Мама смеялась и её светлые волосы развевал ветер.

Всё виделось так отчётливо, что я расплакалась и уснула.

Колючку убили через неделю. Забили кольями, когда она пыталась стянуть тощую ободранную курицу. Избили и оставили клокотать кровью. Мы оттащили подругу под деревья и сидели вокруг, глядя, как жизнь вздрагивающими рёбрами покидает тощее тело. Потом Колючка пробормотала: «мама» и затихла. Было тепло, земля оказалась мягкой, и мы смогли закопать труп.

Но странная игра так и осталась в моей голове.

Так что, теперь, когда я вспоминаю детство, то помню не жёсткие руки и сиплый голос. Нет. Красивое лицо, золотистые волосы и мягкие ладони, предлагающее очередное угощение любимой дочери.

Это — всё хорошее, что со мной произошло в детстве. Воображаемые воспоминания.

Я перевернулась на бок и начала рассматривать ночной лагерь. Некоторые кострища ещё белели бельмами дремлющих углей. Во мраке медленно перемещались тени караульных. Отец Найд продолжал сидеть у реки, но так неподвижно, словно монах задремал. Возможно, так оно и было. Тихо всхрапывали спящие кони и едва слышно журчала река.

Всё спокойно и все, кроме стражников, спят. Мне-то какого Вопрошающего не спится? Или я реально собираюсь выслеживать нашего шпиона? Угу, стоило спуститься, взять Наверру за ухо и рявкнуть: «А ну, не спи, старый чёрт! Сиди со мной и слушай, когда закончится ваш магический кавардак». Угу. А если он сам всё это и придумал? Для отвода глаз?