Lady Tiffany - Победить или умереть [СИ]

— Надеюсь, я не помешал Вам, миледи, — кивает он, стараясь натянуть улыбку. — Кажется, Вы говорили что-то о травах из Дорна, что помогают от горячки.

— Говорила. Говорила, сир Джейме, и думала, что Вы меня не слушаете. Ах, вот оно что! У льва Ланнистера горячка? — смеётся девушка, пропуская рыцаря внутрь своих покоев. На столе целая сотня всяких блестящих украшений, заколок, сорванных из сада благоухающих цветов, а в комнате стоит приторный запах фруктовых деревьев, и юноша не знает куда деться — голова идёт кругом от всего этого напускного веселья.

— Не у меня, миледи. У моей сестры. Она сейчас в Утёсе Кастерли, ей нестерпимо плохо, а Его Высочество желает видеть меня рядом с собой. Он ни за что меня не отпустит, я это точно знаю. Помогу ей хоть так, — говорит Джейме, и его равнодушный вид сменяется негодованием. Когда дело касается сестры, он перестаёт быть либо саркастически-равнодушным, как на пирах или на людях в общем, либо печальным и холодным, как рядом с Эшарой. Ланнистер всегда другой, когда разговаривает или просто молчит с ней, всегда такой живой, настоящий. Грустный.

В нём уже нет огня, ей не под силу разжечь юношеское пламя, что должно играть в его крови чувственную песню. Иногда в глазах Джейме сверкают лишь искры потухших углей, когда он говорит о своей сестре. Только Серсее Ланнистер это под силу, и Эшара злится, что она впервые не первая, не любимая.

— Держите, — протягивает мешочек с травами фрейлина и молчит пару мгновений. — Пусть Ваша сестра выздоравливает и поскорей приезжает, а то Вы совсем тут изведётесь, мой сир.

«Я не Ваш, моя дорогая. Оставьте», — думает юноша, но вслух говорит:

— Я очень благодарен, спасибо. Надеюсь, Серсея поправится и приедет.

<���— Мы все её очень тут ждём, — шепчет Эшара, не думая. Она, конечно, лжёт, но уж лучше видеть в изумрудных глазах искры, а не просто голые угли.

Уходя, рыцарь не оборачивается, даже не останавливается, и девушка надеется, что когда-нибудь ей будет на это всё равно. Но равнодушие — признак углей, а не задорного пламени.

Рейнис — милая и хорошая девочка, и Эшара любит её, как родную дочь, ведь своей у неё нет. И не то чтобы она ставит истекающие горячим воском свечи под ноги Матери, молится до потери голоса и шепчет просьбы Семерым. У Эшары сотни поклонников, что воспевают её в своих пылких письмах, задаривают золотом и сверкающими камнями, роняют слёзы, копья, мечи, клятвы, и она вольна выбирать. Свадьбу сыграют с размахом безо всякого сомнения, а она будет блистать ярче самого солнца, затмевать своей божественной красотой девственную Луну. Да, а потом понесёт ребёнка, непременно понесёт, будет счастлива и согрета в жарких лучах дорнийского светила, сможет нарезать сочные плоды, носить лёгкие одежды и полупрозрачные шелка. Сможет гулять босиком по золотому песку, вдыхать чистый, непрогнивший воздух, залезать на высокие древа и засыпать в высокой траве, зарываясь в душистые растения с головой. Такие мысли разжигают в сердце девушки огонь, страстный и нетерпеливый, но он тут же затухает. Выходить замуж не по любви низко и бесчестно, по крайней мере, к самой себе.

Да и не за кого, к тому же. Нельзя же ждать непомерного чуда: чтобы тот, кого выбрало её игривое, но ничуть не детское, сердце, скинул с себя белый плащ и кинулся к её ногам, моля о расположении. В Королевскую Гвардию просто так не вступают.

Эшара убеждает себя, что думает о Барристане Сэлми.

Они сидят рядом за столом, когда пиршество по поводу именин Рейнис в самом разгаре. Джейме Ланнистер опять надевает маску безразличия и цинизма, но Эшара видит искры насквозь. В радужках изумрудных глаз что-то теплится, и фрейлина догадывается — письмо от сестры. Этого стоило ожидать.

— Что пишет леди Ланнистер? Ей лучше?

— Намного, — со вздохом облегчения отвечает рыцарь. — Она сердечно Вас благодарит за помощь.

Эшара кивает, делая вид, что ей не всё равно. Вино дурманит и путает мысли, но девушка держится, слизывает сочный нектар с губ быстро и незаметно. Потом танцует-танцует-танцует до одури, смеётся на ветер, слыша, как звенят ряды браслетов на её тоненьких ручках, кокетничает, обмахивается веером из перьев павлина. Горячий огонь пляшет в её сердце, но тут замечается, словно украдкой, через толщу вина и безумия, что пламя потухает, хоть ещё и теплится.

Они сталкиваются постоянно: сложно не столкнуться в коридорах Красного — от крови или от флагов Таргариенов — Замка. На теле королевы фиалковые пятна и линии тонких сиреневых браслетов у запястьев, но Джейме делает вид, что не замечает содрогающую боль Её Высочества. Рейелла всегда учтива и мила, без излишеств, но очень честно: кивает головой, безукоризненно убирает белые волосы в замысловатую причёску, измученно улыбается лиловыми губами. Маленькие морщинки, залегающие у уголков голубых глаз, только красят женщину, но высокая железная корона пугает; Джейме убеждает себя, что избегает её именно поэтому.

Несчастный вид королевы дует бунтующим ветром на тёплые угли, и Ланнистер впервые за несколько лет чувствует огонь в своём сердце. Отвратительный вид стареющего и слетающего — не сходящего — с ума короля не даёт покоя, Джейме отворачивает от Трона, разглядывая скелеты драконов, и хочет молиться Неведомому, чтоб тот забрал обросшего змея с престола. Но не молится. Серсея говорит, боги не слушают земных.

— Как служба, сир? — весело спрашивает Эшара Дейн, беря Ланнистера под руку. Белый доспех начищен до сверкающего совершенства, и девушка поддаётся искушению — смахивает пару соринок с нагрудника своего спутника. Джейме её не слушает, отвечает так, так отвечал и прежде:

— Как всегда, миледи.

«Он опять насильствовал над Рейеллой», — думает рыцарь, наконец выходя в тихий и спокойный сад. Звуки плескающейся воды успокаивают мятежный нрав, яркое солнце слепит глаза и отражается от белого плаща золотым лучами, но юноша всё равно чувствует тяжесть и усталость. Вечер незаметно подбирается в столицу алыми бликами на мраморе фонтана и малахитовой темнотой в редких цветочных кустах. Эшара срывает себе пару розовых пионов, протягивая один и юноше, но тот отмахивается. Не до веселья ему.

— Вам не нравятся пионы, мой сир? — уже позже спрашивает Эшара, когда они встречаются у прибрежной стены под глубокую ночь. У фрейлины в чёрных локонах путаются сорванные бутоны.

— Мне не нравится тут ничего.

Эшара печально улыбается. Она бы хотела вернуть себе прежнее пламя, но слишком хорошо понимает — безразличие уничтожит в ней лишь кто-то, кто пылает в сотни раз жарче. И всё же она говорит, хотя почему-то знает, что Джейме не поймёт: