Lutea - Дети войны [СИ]

— Штефан, я благодарен тебе за приглашение…

— Просто общение со мной не идёт ни в какое сравнение с перепиской с русской красоткой. Я понимаю, — дружелюбно закончил за него Штефан. Его удивительной чертой было не обижаться практически ни на что и толерантно относиться к большинству людей, принимая все их заморочки; исключение составляли разве что идиоты и фанатики, но их Баумер старался попросту игнорировать.

— И всё же, — продолжил Штефан, видя, что Александр молчит, — было бы, мне кажется, честно, если бы ты рассказал мне о ней хоть что-то. Потому что странно, что я, твой лучший друг, понятия не имею даже как эту девушку зовут, в то время как твой недруг в лице Винтерхальтера, как я понял, более чем о ней осведомлён.

— Не моя вина, что тебя, в отличие от Винтерхальтера, не было на Буяне, — отмахнулся Александр. И вдруг поймал себя на мысли, что познакомились они с Марией, по сути, как раз из-за Фридриха, но тут же отбросил её и предпочёл забыть.

И всё же Штефан продолжал смотреть на него очень настойчиво, поэтому Александр вынужден был сдаться:

— Её зовут Мария Ровинская. Она маглорождённая, но при этом, исходя из результатов чемпионата, лучший молодой зельевар этого года.

— Не только пишет захватывающие письма, но ещё и в науке умная? — Штефан одобрительно хмыкнул. — Если она вдобавок хорошенькая, не понимаю, почему ты всё ещё здесь, а не у неё в Москве, Петербурге, Воронеже — откуда она?

— Потому что не могу сейчас… отвлекаться, — ответил Александр. — Мне нужно поступить на службу, Штефан, а кроме того внимания требуют домашние дела.

Баумер, до того слушавший его со снисходительным видом, будто считал сказанное пустыми отговорками, посерьёзнел.

— Ты получал вести из дома в последнее время?

— Нет, и это меня обнадёживает — значит, ничего серьёзного не произошло.

Кивнув с пониманием и, стоит отметить, облегчением, Штефан заметил:

— Ты не останешься здесь дольше, верно?

— Как раз собирался сказать тебе, что уезжаю завтра. Пришла пора вернуться домой и заняться бумагами для Министерства.

— Ну да, — откликнулся Штефан рассеянно, продолжая смотреть на него озабоченно. — Послушай, Александр, если вдруг понадобится что-то…

— Знаю, — остановил его Штайнер. — Спасибо, Штефан.

На несколько секунд повисло молчание, а затем Баумер выдавил из себя нарочито бодрую улыбку и сказал:

— Ладно, кажется, мне стоит оставить тебя наедине с письмом. Во сколько ты завтра собираешься отправиться?

— С самого утра, я думаю, — прикинув, ответил Александр. — Нужно многое успеть.

— Тогда позавтракаем вместе? — предложил Штефан и положил руку на дверную ручку. — Думаю, мы не увидимся какое-то время. Особенно если отец ответит согласием и выдаст мне денег на кругосветное путешествие.

— Да, разумеется, — согласился Александр. Он правда желал другу исполнения давней мечты посмотреть мир, но в то же время душу точил нехороший червь осознания, что очень не хочется оставаться в одиночестве.

Как удивительно; до поездки на Буян, до знакомства с той пёстрой, но такой дружной компанией русских ребят, он не задумывался о том, что на самом-то деле одинок. Его единственным другом был Штефан, но и то в их приятельстве было что-то неправильное, не было равнозначности — Александр всегда был куда более закрытым человеком, и это накладывало отпечаток. Временами он вовсе удивлялся, почему Штефан, общительный и легко сходящийся практически с любым, человек, чья семья никогда не принадлежала ни к сторонникам, ни к противникам доминирования чистокровных, оставалась нейтральной при любом раскладе сил, вовсе стал приятельствовать с ним. Баумер никогда не был интриганом, поэтому в рамках Дурмстранга, где всё, как казалось порой, делалось с умыслом, его бескорыстная дружба была чем-то странным — для их среды. Для обычных людей — наверное, нормальной.

Раньше Александр в самом деле об этом почти не задумывался. Принимал всё, как данность, сосредотачиваясь на учёбе, на идеях. Но вот теперь почему-то мир предстал в других красках, другие вещи обращали на себя внимание: люди, отношения, искренность. Наверное, отчасти в этом была вина — или заслуга? — Марии.

Штефан уже ушёл, и Александр вернулся к чтению письма.

…Так что желаю вам замечательно провести время с другом.

С моими же друзьями, к сожалению, не всё хорошо — это ещё одна причина того, что некоторое время мне было сложно взяться за перо.

Как Коля вам, полагаю, писал (я удивилась, узнав, что вы и с ним поддерживаете контакт, но удивилась приятно), Константин Аркадьевич взял его помощником, как и предполагалось, но сразу же отправил на семейные рудники в Якутию — вместе с управляющим следить за добычей золота. Коля делает вид, что всё в порядке… но все мы понимаем, что это его наказание, и вызвано оно признанием Оксаны. Она ведь, глупая, сказала отцу, что любит Колю, и даже поставила ультиматум: пойдёт замуж только за него, ни за кого больше. По этому поводу была… дискуссия на повышенных тонах. В итоге, правда, легче не стало никому: Колю услали в Якутию якобы ради проверки, чего он стоит, на деле же чтобы убрать из Москвы, а Оксана в расстройстве и обиде на отца уехала к подругам в Крым и пока не обещает вернуться. Ну а я… как друг я хочу поддержать Оксану и Колю, но не могу не понять Константина Аркадьевича: он желает Оксане блага и хочет быть уверен, что она не совершит ошибки с замужеством. Всё-таки у Коли спорная семья, а Мелеховы держатся старых традиций и хранят репутацию древнего знатного рода. Одни из немногих, кто в нашем сложном обществе может себе подобное позволить.

Вот вы сейчас, наверное, гадаете, зачем я всё это вам пишу — и правильно делаете, признаться. Простите мне многословность; неделя была очень тяжёлой, полной событий, и очень хочется поделиться переживаниями. А вы всегда правда слушаете.

Наверное, на этом мне стоит закончить письмо. Ниже приписываю адрес, по которому вы сможете найти меня до конца этой недели. Очень надеюсь на встречу.

Искренне ваша,

Приятная расслабленность, владевшая им после письма Марии и разговора со Штефаном во время завтрака, испарилась, едва Александр переступил порог фамильного имения. Она сменилась низким, недостойным, но возникающим всякий раз при возвращении сюда чувством: смесью горечи, отвращения, робкой надежды и смиренного понимания, что лучше за время его отсутствия здесь точно не стало, наоборот — скорее всего дела только ухудшились. В последние годы только так и бывало.

Старый загородный особняк, доставшийся ему в наследство больше от тех поколений Штайнеров, что фанатично почитали свою чистую кровь, чем от отца, почти не жившего здесь после того, как сбежал из родительского дома и поступил на службу Гриндевальду, встретил Александра как всегда напряжённой тишиной, неистребимой пылью, медленно скользящей в лучах света, падающего через окна, и запахом древности, заброшенности, необжитости. «Эльфы что, бросили работу?» — мрачно подумал Александр и, оставив чемодан в холле, прошёл сперва на кухню — пора было напомнить домовикам, что у них есть кое-какие обязанности в этом доме.