Lutea - Дети войны [СИ]

— Вам придётся подождать, герр. Осмотр ещё не окончен, и мы не…

— Я сын барона, — сказал Фридрих, твёрдой рукой удерживая дверь открытой. — Пропусти.

Поколебавшись немного, парень насупился, но попятился — видимо, приметил, что в другой руке Фридриха была волшебная палочка. Винтерхальтер вошёл и тут же едва не закашлялся от концентрированных паров неких зелий, чей тяжёлый дух витал в комнате. Окна были закрыты, даже ставни, и в помещении царил полумрак. Помимо стажёра здесь находились двое целителей постарше: один из них помешивал варево в котле, в то время как другой склонился над бароном. Тот лежал на кровати, бледный и полуживой. Прикроватный стол, который обычно занимали книги и документы, сейчас был уставлен лекарствами.

— Ну что вам, молодой человек? — буркнул целитель, который трудился над зельем.

— Я желаю узнать, каково состояние моего отца, — заявил Фридрих.

— Мы уже сказали баронессе, что всё объясним, когда завершим… Ой! — он шарахнулся в сторону от луча заклинания, пущенного Фридрихом в сантиметрах от его виска. — Вы что, сошли с ума?!

— Я требую ответов, — Фридрих выше поднял палочку, указывая теперь уже точно на голову целителя. Второй целитель и стажёр замерли, в испуге пялясь на Винтерхальтера. — Сейчас же.

— Фридрих, прекрати, — послышался со стороны кровати слабый голос.

— Отец, — Фридрих опустил палочку, но не до конца. — Что это значит?

— Они действуют в соответствии с моим распоряжением, — хрипло ответил Конрад, предпринимая попытку приподняться на локтях. Стоявший рядом целитель тут же помог, а когда он отступил, Фридрих лучше разглядел лицо отца — и едва удержал возглас. На пергаментно-бледной коже отчётливо проступали вздувшиеся, почерневшие вены; тёмные круги очерчивали глаза, белки которых налились мясным, кроваво-серым цветом.

— Что… что с вами? — запнувшись, проговорил Фридрих.

— Последствия войны дают о себе знать, — ответил отец, через слово жадно хватая воздух бескровными потрескавшимися губами.

— Проклятия, — Фридрих шагнул ближе, обеспокоенный. — Но вы никогда не говорили…

— Зачем бы мне? — оборвал его отец и зашёлся в приступе страшного кашля. Целитель откупорил и сунул ему какую-то склянку, и отец проглотил зелье. — Уходи, — проговорил он, когда восстановил дыхание. — Поговорим позже.

— Как вам угодно, — откликнулся Фридрих и с максимально нейтральным выражением, какое только смог придать лицу в тот момент, покинул отцовскую комнату. Дверь за ним моментально затворили и для верности заперли чарами.

Принять родных барон согласился лишь поздно вечером. Перед этим целители, уходя, спели матери сказку про наследственные проблемы с сердцем, которые начали проявлять себя из-за возраста. Эта ложь, однако, мать успокоила, и в комнату супруга она входила с робкой надеждой в глазах.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Дитлинд, приблизившись к кровати мужа. Присесть, однако, или коснуться покоящегося на подушках барона она не решилась.

— Лучше, — коротко бросил Конрад. Он выглядел больным, но уже не так устрашающе, как ранее днём — чёрные вены пропали с лица, а белки глаз почти вернули свой естественный цвет.

— Быть может, вы хотите чего-нибудь? — продолжила мать после секундной заминки. — Распорядиться об ужине? Или подать вам воды?.. — она взяла с прикроватного столика стакан и, наполнив его, протянула мужу.

— Я желаю поговорить с сыном. А вы ступайте.

Мать вздрогнула и опустила глаза, но не заспорила. Поставив стакан обратно на стол, она молча вышла, не оглядываясь. Когда за ней затворилась дверь, отец повернулся к Фридриху.

— Надеюсь, ты ничего не сказал своей матери о моём состоянии. У неё длинный язык, а огласка нам ни к чему.

— Я ничего не сказал.

Отец скупо кивнул и продолжил:

— Пришла пора нам с тобой поговорить о будущем, Фридрих. Согласно прогнозам целителей, мне не прожить больше трёх-пяти лет. За это время ты должен принять все дела семьи, — он сделал паузу, чтобы глотнуть воды. Отдышавшись, отец продолжил: — Это включает в себя несколько условий. Во-первых, ты будешь через день встречаться с герром Хауслером, моим поверенным, который будет вводить тебя в курс экономической составляющей наших дел. Во-вторых, я сам буду просвещать тебя по части политики, в которую вовлечён. В-третьих, что вытекает из первых двух требований, ты должен покинуть должность в Департаменте. У тебя больше нет времени, которое можно было бы тратить.

— Работа в Департаменте приносит много пользы начиная со связей в других странах и заканчивая развитием моего характера, — с достоинством произнёс Фридрих. — Я не считаю её тратой времени. Кроме того… видите ли, поступая на эту работу, я сказал герру Кестенхольцу, что оставлю должность, когда стану бароном. Ни днём раньше, ни днём позже. И я намерен сдержать своё слово.

В комнате повисла тишина. Нахмурившись, отец пристально смотрел на Фридриха, уверенно расправившего плечи, не намеренного отступать. Эта должность, это обещание были слишком дороги ему, чтобы сдаваться. Кажется, отец почувствовал это. Он поджал губы, но затем произнёс, всем своим видом выражая неудовольствие:

— Приоритетом являются дела семьи. Если сможешь совместить с ними свою работу — работай.

— Я справлюсь, отец, — сказал Фридрих.

Конрад дёрнул щекой, и этот жест вышел полным раздражения и мрачной досады. Когда отец заговорил вновь, его голос звенел привычной сталью:

— И последнее, на сей раз обсуждению не подлежащее. Ты должен жениться.

От неожиданности Фридрих опешил.

— Что?

— Ты должен жениться, — повторил отец не допускающим возражений тоном. — Роду нужно продолжение, а тебе — наследник.

Оторопело глядя на него, Фридрих ощущал, как жар растекается по венам, приливает к голове. Фридрих постарался взять себя в руки и звучать рационально:

— Отец, но позвольте…

— Я же сказал, никаких обсуждений, — чуть повысил голос Конрад. Это, кажется, забрало у него немало сил, но и доставило мстительно удовольствие — отец не любил, когда ему перечили. — Я уже обсудил этот вопрос с Вильгельмом Кроненбергом. Его дочь составит тебе достойную пару.

Закат давно догорел, и по саду стелилась индиговая темнота, когда Фридрих вышел из дома под сень пальм. Апрельские ночи даже здесь, на юге, ещё пахли прохладой, но в данный момент Фридрих не чувствовал холода. Он вообще ничего, кроме злости, не чувствовал.

— Что случилось? — мать опять курила, на этот раз устроившись в плетёном ротанговом кресле у самых клумб с лилиями. Фридрих плохо видел её глаза, но догадался, что она плакала.

Не ответив, Фридрих прошёл мимо неё и замер у парапета террасы, слушая шум моря. Ком в груди, ком огненных ядовитых змей неприятно шевелился. Одинокая чайка надрывалась справа по берегу, кружа над чем-то на бледно-серебристом в лунном свете песке. Невдалеке, за границей барьеров, закрывавших магический квартал, проплывали магловские яхты.