Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

— Так вот в чём корень, — задумчиво проговорил Эшх, глядя на моё нательное украшение. — Эх, эх. То-то я чувствовал, что у тебя что-то есть под рубашкой. Шутил. Подумал, что другое. А это, оказывается, печать! Какие уж тут шутки… Ускорили, значит, события. Что ж, муть со дна поднимается быстро, истину не спрятать даже в самом глубоком дупле. Вот только девочку жаль… Эх!

— Они мне за неё заплатят! Они мне… ответят… за… — я задохнулся, не в силах говорить: перед глазами стояла Юнэйся, живая и невредимая. — Если бы я знал, если бы не печать, если бы не я…

— Если бы не ты, Юнэйся всё равно бы погибла, — задумчиво ответил лешайр, с трудом выговаривая родное имя. — Не ведаю, что наплели Эвил Сийне — глупости всякие, наверное, — но даже каждый дараин знает, что отрыв от родного леса любой дриады, пусть и высшей дриальдальдинны, влечёт за собой катастрофу для неё и, более того, для этого леса… с коллективной гибелью проживающего населения. Герцогиня должна была бы это знать.

— Но она кричала что-то про жезл, дающий кучу возможностей? — переспросил я, отжимая рубашку.

— Фатш Гунн?.. Преобразующий жезл? Да нет. Слухи о его могуществе сильно преувеличены. Конечно, он может освободить дриаду, оторвав её от места, как правило, уничтожая последнее, то есть, это самое место (он ожесточённо выдрал из бороды волосинку и покрутил её передо мной, демонстрируя как этот самый отрыв происходит), но он же не восполняет источник силы, необходимый для дальнейшего обособленного её существования. Старая подпитка уничтожена, а новой недостаточно. В конце концов, если ты дерево, то глупо рубить себе корни — птигоном, как не старайся, не стать, а ветки засохнут непременно.

— И, тем не менее, это странно. Герцогиня производила впечатление женщины очень и очень неглупой.

— Конечно, она не гнилая колода! Но и тех, кто окрутил её, пеньками не назовёшь. Били наверняка, по самому больному месту: всем ведь известна нездоровая тяга Эвил Сийны к новому и неизведанному. Я думаю, что ей пообещали что-то сверхъестественно заманчивое, иначе она не была бы так уверена в себе.

— Грольхи. Это грольхи! — высказал я свою версию, вспоминая маленького уродца. — Я читал, они весьма изворотливы, лживы и умны.

— Может, и грольхи. Только сдается мне, что за этим стоят силы более значительные, скорее нездешние. Уж больно гадко попахивает последняя история. А печать? — он задумался и, наконец, медленно докончил: — Что печать… Только ускорила развязку, как я и говорил. Ты ведь уже в курсе сего замечательного предмета?

Я хмуро промолчал. В голове проносились последние сумбурные дни… Ускоряет. Да уж. И укорачивает, несомненно. Чужие жизни, например. Вот дрянь! Рука сама непроизвольно потянулась к шее, срывая непрошеное украшение. Юнэйся, прости! Спасибо за науку, а опыт, жизненно-горький, я, пожалуй, буду набирать в обычном рабочем порядке.

Размах — и печать полетела в реку. Без плеска ушла на дно, сразу же пропав из вида.

Дед лишь молча усмехнулся в усы и от комментариев воздержался. Да и кому они нужны — эти комментарии? И так тошно. Потом он покряхтел, поднялся, глянул в воду как в зеркало, но умываться не стал, поводил по себе руками, оглаживаясь и отряхиваясь. Раз-два, и рубашка у него вновь стала чистой, штаны высохли, на ноги вернулись лапти, и даже усы с шевелюрой оказались расчёсанными — как и прежде. Оглядев себя снова, он удовлетворенно кхекнул и подмигнул своему отражению.

Подозвал меня, ощупал мне спину как заправский хирург, повздыхал:

— Знатно тебе располосовали… Ничего. Зато будешь настоящий добрый молодец. Шрамы останутся, а они, как известно, только украшают мужчину. Что, болит? — он снова прохладно заводил руками. Боль тут же улеглась, лишь слегка стянуло кожу. — Вот и готово. Ближайшие два дня, больной, вам противопоказано биться с драконами и скакать на боевых дракакурдах, а то швы разойдутся.

— А ожидаются драконы и… дракакурды? А эти, которые вторые, они обязательно должны быть боевыми? — блаженно выгнув вылеченную спину, поинтересовался я.

— Ожидается дальняя дорога и то, что связано с ней, — отрезал Эшх.

Вечерело. Что делать и куда идти было непонятно. Моя рубаха подсохла, мы отдохнули, вот только где-то в области сердца нестерпимо ныло, как будто часть его была выдрана по-живому и рана пока не затянулась.

Неподалёку неожиданно ухнуло, бухнуло, в довершение ещё и плюхнуло, вспугнув птиц и нарушив вечернюю тишину. По воде животами кверху проплыло несколько рыбин, потом ещё и ещё.

— Опять рыбу глушат, поганцы, — всерьёз встревожился дед. — Каждый год наезжают, труху им в печёнку!

Он ещё немного поохал, повздыхал:

— Ладно, засиделись. Пошли, прогуляемся. У меня идея проклюнулась, может, и не самая удачная, но другой-то ведь, увы, нет. А под лежачий камень, как известно, вода не течёт, а только москитник мочится. Это уж точно. Точнее не бывает.

— Эй, парень! — из кустов, на ходу застёгивая ширинку, вывалился небритый мужик, с виду классический турист — в кедах, ветровке, потёртых штанах и с плеером в нагрудном кармане, с крошечными наушниками, лихо перекинутыми через плечо. — Ты откуда здесь взялся? С неба, что ли, свалился — парашютист?

— Да нет. Мы тут с дедом отдыхаем неподалеку, вольным способом, так сказать. Вот, решили перед сном прогуляться, — я машинально придал своему лицу наиболее соответствующее выражение.

— А дедок? — мужик хохотнул. — В соседнем кусту присел и не смог разогнуться?

Я непонимающе огляделся — рядом никого не было.

— Странный ты, вроде бы не пьяный… может, укуренный или грибов замахнул? Да нет, для грибов рановато… — турист поскрёб щетинистый подбородок, с трудом пытаясь откопать смысл там, где его никогда и не было. — Хрен с тобой, водки хочешь? Пошли, компанию обновишь. Гвоздь программы, дорогой гость на вечер, — он снова хохотнул, по-свойски хлопнул меня по плечу и безапелляционно потащил за собой в сторону мерцавшего костерка, раньше мною отчего-то не примеченного. — А дедок твой, признайся, ведь язвенник-трезвенник, да ладно, не слепой же — сам дорогу найдёт, как облегчится. К нам или к вам…

У костра сидело человек семь таких же небритых субъектов. В руках одного тихонько тренькала расстроенная гитара. Ароматно экспансирующая вокруг удивительнейший из запахов, варилась уха, видимо, из только что набитой той самой рыбы. Поодаль стояла пара машин и палаток. Из одной, слегка подрыгивавшейся, раздавалось девичье хихиканье, иногда прерываемое настойчивым мужским бормотаньем, но на это никто не обращал внимания, поскольку наступал торжественный момент разлития первой бутылки. Остальные же стеклянные близняшки ждали своей неотвратимой очереди под соседней берёзой. Вечер обещал быть долгим и насыщенным.