Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

На нас глянули умеренно заинтересованно, молча подвинулись, давая место у костра, и тут же вручили специнвентарь в виде гранёного стакана и хрусткого мокрого огурца.

— Вася, — честно признался я.

— Не рыбнадзор — и ладно, — добродушно отозвался сосед слева, толстый, щекастый парень примерно моего возраста, и пояснил: — Разговор до второй не начинают.

Выпили. Дружно закусили. Повторили.

Гитарист перестал мучить народ настройкой и бойко ударил по струнам. Для распевки затянули привычную «милую мою», не забывая при этом чокаться и отхлебывать из стаканов.

Из палатки, восприняв песню как призыв к трапезе, вылезла растрепанная, раскрасневшаяся деваха, расстегнутая до пупка и продолжавшая хихикать. Подошла к костру, успев на ходу запахнуться и живописно подобрать волосы. Заметив меня, плотоядно оглядела с ног до головы, улыбнулась ещё шире и, обойдя вокруг, решительно втиснулась рядом со мной справа, без раздумий принимая полный стакан. Чуть с опозданием из той же палатки выбрался такой же как все небритый мужчина средних лет, настороженно блеснувший на меня очками и лысиной — я ему явно не нравился. Подойдя, выжидательно присел с другой стороны костра, стакан не взял, а закурил самокрутку, осторожно затягиваясь и по-хозяйски косясь на развеселившуюся девушку.

— Илона, — многозначительно сообщила мне та, одним махом выпивая водку и закусывая брызнувшим огурцом. Глядя мне в глаза, медленно слизнула текущий по руке рассол, игнорируя неослабевающее наблюдение своего кавалера.

— Илонка, не пугай гостя! — пожурил её мой сосед слева и добавил, понижая голос: — Она у нас проказница. Ух! Не обращай внимания.

Девушка несогласно захихикала, правда, уже не глядя на меня, но при этом не забывая плотно прижиматься бедром и коленкой. Как я понял, серьёзно здесь к ней относился только очкарик напротив, уже докуривший и теперь пьющий, но еще не поющий.

Компания оказалась давняя, закадычная: в леса и поля они ездили ни много ни мало — лет десять, балуясь рыбалкой да охотой, причём в очень широких рамках. Места здесь были сплошь глухие, лесник свой, знакомый, купленый. Хоть рыбу, хоть зверя бей, хоть кого хочется, хоть с песнями по поляне прыгай — никто и слова не скажет, потому как и нет никого на многие километры вокруг. Вот чему так удивились мои новые знакомые: действительно, как с неба свалился! Впрочем, меня так по-настоящему и не допросили, приняв на веру неубедительную историю про дикий отдых на дикой природе. Теперь толстяк слева, назвавшийся Федором, сидел со мной в обнимку, благодушно пьяный, распевающий про белогвардейского офицера, мечтающего о встрече с ненаглядной прелестницей почему-то обязательно в колючем стоге сена. Между песнями бурно и говорливо обсуждались погода и водка, удачный лов и спущенное колесо, деньги, политика, футбол, микс-файт и мототриал, постепенно съехали на женщин и собак, анекдоты приобрели пикантную остроту и длинную бороду. Ко мне привыкли и перестали замечать.

Илона, всё чаще смеявшаяся невпопад, так и не дождавшаяся ухаживаний с моей стороны, под конец свалилась с бревна, мелькнув гладкими ногами, и разразилась очередным приступом истерического смеха. Её подняли и на руках унесли в палатку. Она для вида побрыкалась, но была явно довольна оказанным вниманием.

Я почти не пил, скорее делал вид — сидел и курил, одну за другой: свои давно кончились, но меня тут же щедро одарили пачкой Кента. Однако настроение так и не исправилось, хоть я очень старался, поддерживая беседу и даже пробубнив пару знакомых песен. Зачем-то спросил у соседа про недавний пожар. Пожар? Какой, мол, пожар — удивился тот. А, пепелище… Так это уж лет пять прошло с тех пор, зарастать начало помаленьку. Отчего случилось? Да оттого: хипаны мимо топали, костёр плохо затушили — пИсать надо было гуще да прицельнее, вот и не загорелось бы. Я слушал и не слышал. Смысл сказанного доходил до меня частями, рвано обособленно, путаясь в лабиринтах измученного разума. Я потрясённо огляделся вокруг. Значит, не было ничего и никого? Ни лешайра, ни дофреста, ни избушки с котом? Пять лет я где-то плутал да пропадал в беспамятстве? Пока не пропал окончательно… Вот так, наверное, и сходят с ума. Привет, ку-ку, с кем не бывает. Как тебя зовут, дорогая моя подруга — шизофрения или белая горячка? А, впрочем, неважно. Какой с меня спрос, а с тебя ответ. Так, маньячу помаленьку, безобидно депрессивный… Что ж теперь блюсти чистоту линии? Наливай, Фёдор! И поскакали, братишка, в рай!

Часа через два я уже был хорош несказанно. Мужики оказались что надо — свои, близкие и понятные. Я расслабился, растёкся, подобрел и, кажется, даже запел, бурно принимая участие в музыкальном сопровождении, выбивая ритм ложкой по котелку, стакану, полену, колену, голове, чужому стакану и чужой голове — вобщем, по чему придется. В связи с неожиданной песенной амнезией я приспособился громко выкрикивать окончания строчек и быстро запоминавшийся припев, за что был крепко и влажно расцелован Федей, с которым мы решили не расставаться — никогда!

Часов в пять утра ряды наши изрядно поредели. Нас оставалось только трое… как… не помню, кого?.. Как много их людей хороших… лежать осталось в тишине… Нет, эта песня, всё-таки, не по этому случаю. Окончательно решив добить спиртной запас, мы с Федей и лысым очкариком, оказавшимся умнейшим и добрейшим дядей, устроились потеснее к угасающему костру и торжественно дали друг другу клятву верности и уважения. Федя порывался скрепить договор кровью, но ножик для чистки рыбы куда-то завалился. Поэтому общим голосованием было принято брататься водой, для чего, объяснили они, необходимо всем вместе нырнуть в реку, а потом крепко обняться, и пусть знает мир, что нет ничего крепче настоящей мужской дружбы! Ввиду количества выпитого, к реке не шли, а бойко ползли на четвереньках, немного прокатились по отлогому берегу, но удачно и своевременно притормозили как раз на прибрежных камнях. Решили не раздеваться — так показалось торжественнее — и в воду рухнули почти одновременно.

Светало. Над рекой поднимался туман — сизый, плотный, осязаемо ватный. Было тихо и по-утреннему свежо. У берега оказалось неглубоко. Мы плескались как дети, валяясь и перекатываясь на мелководье, распугивая мальков и просыпающихся птиц. Мне было легко и весело. Сон. Всё — сон…

Освежая гудящую голову, зажмурившись, я окунулся лицом в воду, гордо изображая ныряльщика. Что-то холодное и длинное скользнуло по шее, обвиваясь дважды и проваливаясь под одежду. Я заорал: «Змея!» и, пытаясь сорвать её, но лишь затягивая, шальной пробкой выскочил на берег, продолжая вопить: «Помогите!» и стремительно трезвея. Рванул на груди рубашку, глянул и обомлел.