Ирина Богатырева - Ведяна [litres]

– Рома, вот ты, ты скажи: ведь не может быть, чтобы итилитам… чтобы никому не было это нужно? Ведь это важно: традиция, язык, культура! Если всё уходит… если уйдёт… я… нет, я просто не могу себе такое представить!

– Любовь Петровна, что случилось? – спросил Рома, и снова испытал чувство стыда: разумеется, он всё понял, сразу понял, с первых слов, как вошёл, но почему-то не мог признаться, хотелось потянуть время, сыграть в дурочка.

– О, смотри-ка, народный представитель явился, – фыркнул Митя, глядя на него с нескрываемой неприязнью. – Национальное меньшинство. Не ждал, что притащишься.

Рома не стал отвечать. Любовь Петровна вцепилась ему в руку, и он чувствовал, что обязан что-то для неё сделать. Но что, непонятно. Потому что внутренне он был согласен именно с Митей: Любовь Петровна действительно угробила жизнь на борьбу с ветряными мельницами. Что уходит, остановить нельзя, он с этим сам давно смирился, а она вот никак. Может, мешало чувство долга перед давно покойным мужем, может… да какая разница! Роме неинтересно было гадать. Ему было ясно, что сейчас, вот прямо сейчас надо что-то сделать для этой пожилой женщины, которую он всё равно уважал. Жалел, да, но и уважал. А поэтому придётся стать на её сторону. В любом случае.

– Митя говорит… вот видишь, у нас сегодня собрались люди, – она суетливо обернулась на молчавшую публику. – Хотели начать разбирать пьесу, а выходит, что ничего не понимаем… Там много… тёмных мест. Хорошо, что ты пришёл, я так надеюсь, что ты объяснишь… а то там что-то выходит… такое нехорошее… я не знаю, Ром, правда. – Она смущённо подняла на него глаза. Рома почувствовал, как кровь хлынула к лицу – и от взгляда её, и от испуга – а вдруг догадается? Но нет, похоже, ещё не догадалась, или не позволяла себе догадаться. – А Митя… он, понимаешь, стал говорить, что это всё равно никому не надо. И затея сама по себе плохая. Но почему, почему плохая? – Она говорила уже сыну, опираясь на Ромину руку, будто находя в этой опоре сил. Голос её постепенно креп. – Почему же плохая? Вот и государство вспомнило о национальных меньшинствах, у нас год, целый год национальных культур. Значит, ты не прав, значит, это надо.

– Государство! – Митя фыркнул, сложив руки на груди. – Вот ежели бы вы, маменька, деньгу умели через это делать, тогда бы я вас всеми руками поддержал, – ломаясь, сказал он. – А так – чего?

Рома поморщился от его наигранности, и в этот момент их взгляды встретились. Оба тут же поняли, что понимают друг друга. Что даже согласны друг с другом. Но стоят сейчас по разные стороны барьеров именно из-за Любови Петровны. «Ну что ты делаешь, пожалей её», – показал Рома, на что Митя отреагировал моментально:

– Да делайте что хотите! – взвился он. – Я что, против? Я же только для тебя добра хочу! Для тебя! – Он тыкал в мать пальцем. – Потом не говори: ах, как я устала, ах, какие все неблагодарные, ах, не понимают! Я это всё детство слышал. На-до-е-ло! – произнёс раздельно, потрясая пальцем на каждом слоге. – Сама же потом бежишь и жалуешься. Я как лучше хотел, в кои-то веки открыть тебе глаза. Нет – и не надо! Возись со своим театром, со своим меньшинством. Вон он, меньшинство, одна штука. Можешь ему в рот смотреть. Но ко мне потом не приходи, поняла. И участвовать в этом я не собираюсь! Только время тратить!

С этой отповедью он и вышел.

В комнате сразу на удивление стало легче дышать.

– Любовь Петровна, Любовь… – словно преодолев свой страх, кинулся к ней дядя Саша. – Не слушайте, Любовь Петровна. Всё не так, всё совсем нет, я хочу сказать, всё если делать, начинать если, надо посмотреть, как оно на самом, я хочу…

– Погоди, дай человеку сесть, – сказал Рома. Он с тревогой смотрел на Любовь Петровну. С уходом Мити она вся будто уменьшилась ростом, сжалась и совсем повисла на его руке, словно не стояла сама.

Принесли стул, её усадили. Кто-то сбегал за водой. Окружили, лепетали что-то успокоительное. Она сидела со стаканом, из которого не пригубила, потерянная, и, казалось, не слушала никого. Она же не глупый человек, думал Рома, глядя на пучок пышных седых волос, собранный на затылке. Не глупый, она должна всё понимать. Что же это? Упрямство? Или правда – вера? Ему становилось тяжело и стыдно.

– Ничего, ничего, всё хорошо, – бормотала она, потихоньку возвращаясь к жизни. – Я же вижу, что это надо. Вот вам. Всем. Если пришли. Ничего. Сейчас, сейчас мы займёмся. Рома! – вспомнила вдруг она о нём и тревожно заозиралась.

– Я здесь, – отозвался он.

– Ромочка, нам нужна твоя помощь. Ты посмотрел рукопись? Там есть такие места… мы не понимаем… Точнее, как сказать, мне кажется, я разбираю слова, но я поверить не могу… Там что-то такое… эротическое, нет? – испуганно и почти шёпотом произнесла она. – Я просто никак не ожидала. Я думала – трагедия, а там… какая-то… прости господи, «Гаврили- ада».

А ведь как точно уловила, филологическое чутьё не проведёшь: «Гаврилиаду» он и писал. «Гаврилиаду» про Итильвана, как ходит он по сёлам и портит девок. А мужики дивятся, как всё справно выходит: куда ни придёт Итильван, там и бабы спокойней и добрее, и дома всё как-то само налаживается, и, смотри-ка, какая давно не могла зачать, неожиданно понесла… И так и уходит от них Итильван, не уличённый, шкодливый, принёсший всем странное счастье, и даже не ясно до конца, Итильван он на самом деле или так, залётный молодчик, который слух о сыне реки использовал себе на пользу…

– Вы знаете, там да, есть… странные места, – выдавил он из себя. – Я хотел вам как раз предложить… переписать. Кое-что, немного.

– Неужели правда? – Лицо Любови Петровны исказилось мукой. – Я всё правильно поняла, да? Там всё так – грязно?

Роме было мучительно её жалко. И врать плохо, и не врать – ещё хуже.

– Нет, что вы! Там всё… Не совсем точно. Мы вот тут недавно с дядей Сашей были… – он кивнул на него. Тот сразу засуетился, закивал:

– У Соколовых. У Соколовых, вы знаете, у Алёши.

– У Алёши, да, – перебил его Рома, пока тот больше ничего не успел сказать: – Мне там дали тетрадь из архива. В ней как раз про Итильвана, такое вот совпадение. Я хотел предложить переписать некоторые места, основываясь на реальных фактах. Там, ну, в тетради, есть выписки из дел, из доносов, по девятнадцатому и середине двадцатого, когда плотину строили, сёла раскатывали. Там много любопытного можно найти.

– Правда? О, как я рада! Тогда совсем другое дело! – Она поднялась, ободрённая. Она была как ребёнок, и врать ей было так же противно. – Ромочка, возьмись, займись этим, пожалуйста, ты так нас выручишь. Сделаешь? Ведь ты сделаешь, правда? – Заглядывала ему в глаза ласково и кротко улыбалась.

– Ну, конечно, Любовь Петровна, я сам предложить хотел.