Ирина Богатырева - Ведяна [litres]

– Итильван? Ты где видел, чтобы Итильван летал?

– Я вообще ни одного Итильвана в жизни не видел.

– Итильван – сын реки, – примирительно сказал Рома. Он чувствовал, что его начинает отпускать. – Он не летает. Его река приносит.

– Понятно. А чего тогда кран? – спросил Тёмыч, отставляя кружку и берясь за ручку управления.

– Ну, значит, вокруг должна быть река, – сказал Рома. – Давай уже, пробуй.

Тёмыч стал двигать чёрную конструкцию. Он как будто играл на игровом автомате.

– Плавнее, – подсказывал Рома. – Без рывков. В одно движение. Вот так. Тогда у меня будет шанс не навернуться, – добавил, выпрямившись.

– Эй, ты чего? Ты всё-таки сам там висеть собрался? Не мешки, что ли?! – изумился Тёмыч и тоже выпрямился, бросив кран. Уставился на него. В глазах – испуг. Надо же.

– А кто? Других дураков в этом дурдоме нет.

– Нет, слушай, мы так не договаривались. Чтобы с живым человеком. Гробанёшься, там же кресла снизу. Ты в коляске всю жизнь хочешь? А я буду виноват!

– Тихо, тихо, ну с чего ты взял, что гробанусь? – стал успокаивать его Рома. – Тут лететь всего ничего. Ну, в смысле, ехать. Ну, и вообще – я тебе доверяю. – Рома похлопал его по плечу. Но на Тёмыча это не подействовало.

– В задницу мне твоё доверие! – Он разошёлся не на шутку. – Сто пудов гробанёшься! А мне чего? В Зубцах селиться за тебя?

Мысль о колонии ужалила Тёмыча с новой силой, смотрел со злостью. Рома покачал головой:

– Тёмыч, ты сколько раз подтягиваешься?

– Чего? Как подтягиваюсь?

– Просто. На турнике.

– Я? Не знаю. – Вопрос сбил Тёмыча с мысли. – Ну, раз десять. Нет, пять, наверное. Да не знаю я, чего прикапался? Я давно не…

– Ну вот, а я десять раз хоть сейчас подтянусь, – спокойно сказал Рома. – А здесь ехать – три секунды от силы. Три секунды я точно провешу. Ты, главное, не дёргай, и всё будет ништяк. Понял? Всё, короче. Я пошёл. Давай пробовать. Я на сцену, подгоняй кран.

И Рома вышел из рубки, пока Тёмычу ещё что-нибудь не стрельнуло в голову.

В зале было темно и пахло тёплой пылью. Рома очень любил это всё – пустое, тёплое, полутёмное, утробное пространство, ряды кресел, тишина. С детства запомнил это ощущение, когда ходил в ДК – ещё старый, конечно, барачного вида, так похожий на тот, что был в Ведянино: предвкушение чуда, ожидание его, оно зарождалось именно в таком, пустом ещё зале.

Что за чудо зарождалось для него сейчас, надо было выяснять.

В два прыжка поднялся на сцену и встал по центру. Оставленная под потолком световая дорога прорезала хорду до самой рубки. Её окно тускло светилось. Ряды кресел, пространство сцены – всё тонуло в мягкой, вой- лочной темноте. Было пусто, и тем не менее Рома и сейчас испытывал хорошо знакомое чувство сцены: смесь ответственности и предвкушения восторга. Оно всколыхнулось в груди и тут же откатило – надо заняться делом.

– Давай! – крикнул и замахал руками, прекрасно зная, что без включённых микрофонов Тёмыч ничего не услышит, хоть оборись.

Кран, до этого совершавший судорожные движения под потолком, будто не знавший, чем заняться, метнулся вниз. Рома покачал головой: главное, чтобы с ним он не дёргал с такой же скоростью. Над головой кран замер и стал опускать шею. Рома поднял руку, поймал его за перекладину и, насколько было возможно, подтянул к себе.

Перекладина неудобная – это было первое, что он понял. Не круглая в сечении, а гранёная. Металл с каким-то напылением, матовым на свет и шершавым на ощупь. Всё бы ничего, если бы не эти грани. Рома схватился обеими руками и сжал. Грани неприятно врезались в кожу. Терпимо, но вопрос – насколько. Да ещё и под собственным весом.

Он вдруг увидел себя со стороны и понял, что вся эта дурацкая история становится правдой. Оказалось, до сих пор он не верил в это. Но вот он стоит с краном в руках и на самом деле прикидывает, как сейчас полетит над залом. Сейчас – и потом, во время спектакля. Хотя это нелепица, бред, он просто не может выйти из своей роли, где он – существо подневольное: его оговорили, оклеветали, и вот он будет делать то, чем никогда не похвалялся…

Нет, всё-таки есть в этом что-то ненормальное. И как быть?

Рома отцепил одну руку и помахал Тёмычу. Кран тут же дёрнулся, еле успел заново ухватиться. Вытянулся всем телом, повис на руках, поджал ноги. Неудобно, но терпимо. Не хуже, чем на обшкрёбанном школьном турнике, на котором он до сих пор, бывает, подтягивается, когда доводится. Он же не соврал Тёмычу про десять раз – подтянется хоть сейчас. Ну, ладно, не сейчас. Сейчас он висит. Хотел кивнуть Тёмычу, вскинул голову на окно рубки – и понял, что пол уже ушёл вниз, а кран медленно, но неуклонно тянет его к залу и креслам.

Кровь ухнула в теле – сперва в руки, потом вниз, в живот и ноги, так что почувствовал себя сразу и тяжелее, и неуклюжей. Ещё не поздно отцепиться…

Нет, поздно: он уже плыл над креслами.

От понимания, что ничего не изменишь, страх ударил с новой силой. Рома заболтал ногами, его повело, руки налились болью. Спокойно, спокойно. Пока ничего не происходит. Надо же попробовать.

Его перестало разворачивать, боль унялась. Зал медленно уплывал вниз, а его поднимало всё выше и влекло вперёд, по траектории, обратной тому, как придётся лететь в день спектакля. Неужели всё-таки придётся? Нет, поверить в это он и сейчас не мог.

Сверху что-то заскрипело. Рома запрокинул голову – неужели он слишком тяжёл? Не хватало ещё крану сейчас сломаться. Он скрипел и никак не мог поднять свою шею выше, будто заболевшее животное. Вот ведь, подумал Рома, но не успел понять, рад этому или нет, как шея животного дёрнулась, и его рывком подняло сразу на метр. Сердце ухнуло, а руки инстинктивно сжались. Ну, Тёмыч… Вниз Рома больше старался не смотреть. Он смотрел теперь только вперёд, на приближавшееся тусклое стекло рубки. Сколько прошло времени? Чёрт, он не засёк, а это важно. Кисти и плечи уже ломило. А ведь ещё вниз спускаться, не прыгать же из-под потолка. Рубка близко, сейчас начнётся торможение. Рома представил, как его по инерции качнёт, когда роллеры крана коснутся стопоров, внутренне подтянулся, готовясь к этому…

И тут яркий свет резанул по глазам – это он въехал в собственную световую дорогу. Рома зажмурился, а в следующую секунду понял, что его больше ничто не держит.

Он успел подумать, что внизу кресла и падать на них неудобно. Но ничего не почувствовал. Только услышал, как топают по полу ноги – причём сначала ощутил это спиной и только потом услышал приглушённый ковровыми дорожками звук.

– Живой? Шею не сломал?

Голос был Тёмычев. Роме показалось странным, как он успел так быстро оказаться в зале – даже если бегом бежать, это полторы минуты. И ещё показалось странным, что он всё слышит, но не видит – и тут же проявилось изображение: его собственные ноги, они были выше головы и лежали на спинке кресла.