Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— Но ведь я… я убил всех этих людей. Я не могу жить, — всхлипывая, ответил Унимо.

Лицо Смотрителя мгновенно стало серьёзным и обеспокоенным. Шторм начинал стихать, и сквозь обрывки облаков показывалась ярко-жёлтая луна, вступая в соревнование с ровным светом маяка за господство на небе.

— Глупости. Конечно, можешь, — сказал Форин. — Я хотел показать тебе, что для меня важно, чтобы маяк горел каждую ночь. Но поскольку тебе это пока трудно понять, пришлось показать, что могло бы быть, если бы здесь ходили корабли.

Унимо поднял заплаканное лицо.

— Могло бы быть? — медленно переспросил он, чувствуя, что его мысли снова переплетаются, путаются и обрываются, как старые нитки.

Но Смотритель всегда был очень точен со словами. Поэтому «могло бы» означало только «могло бы».

— Ты слышал, — произнёс Форин, отворачиваясь и смотря в окно.

— То есть… ничего этого — погибшего корабля, тонущих людей — на самом деле не было? — спросил Унимо.

Смотритель повернулся к нему, с выражением досады на лице, и раздражённо произнёс:

— Я показал тебе то, что могло бы быть, в то время как погас маяк, если бы здесь проходили корабли.

Ум-Тенебри чувствовал себя преданным, обманутым, маленьким и беспомощным — и в то же время неведомый ранее гнев наполнил его мысли.

— Но это чудовищно жестоко! — воскликнул Унимо. — Ведь я подумал, что всё это на самом деле, что по моей вине эти люди погибли! Как вы могли так поступить! Я не заслужил такого! Мне говорили, что вы великий человек — может, это и так, но теперь я вижу, что вы такой же, как они все, как капитан Просперо, как Флейтист, ничем не лучше…

Форин соскользнул с подоконника и теперь стоял напротив Унимо, с любопытством разглядывая мальчишку своими тяжёлыми мертвенно-неподвижными глазами. Мало кто мог выдержать этот взгляд, но Унимо решил не сдаваться, даже когда в его голове что-то задрожало от напряжения, как стекло, которое вот-вот разобьётся. Внезапно всё закончилось: Форин отвёл взгляд и криво улыбнулся, как будто признавая бессмысленность этой неравной дуэли.

— Ладно, раз уж ты настолько хорош, что можешь кричать на меня в реальнейшем, то я немного поговорю с тобой, — с усмешкой сказал Смотритель. — Здесь между «могло бы быть» и «было» нет разницы. Как и в реальном, впрочем, но люди предпочитают этого не замечать. Если бы здесь проходил корабль, твоя небрежность могла бы его погубить — только это я и хотел сказать. И в этом нет ни капли неправды. Потому что в реальнейшем ложь невозможна. Но признаю, что, действуя под влиянием гнева, я действительно хотел, чтобы ты страдал, думая, что стал причиной гибели этих людей. И я не буду удивлён, если ты решишь, что не можешь позволить так с собой обращаться, и уйдёшь с маяка навсегда.

Унимо ничего не ответил, только нащупал за спиной каменную стену и осторожно опустился по ней на пол. Он слышал, как вскрикивают за стенами галереи чайки, и ночной полёт над Чёрными скалами, казалось, был уже давным-давно. Море умиротворяюще шумело за стеной, убаюкивая, успокаивая.

Сквозь полуприкрытые глаза Унимо видел, как Смотритель проверяет лампы, как протирает линзу, садится на табурет, согнувшись, как обычно, и его долговязая фигура в тёмных одеждах, действительно, была похожа на странную, выброшенную порывом ветра на скалы, морскую птицу. Это мгновение длилось и длилось, казалось, что уже должен был наступил рассвет, но небеса за окнами галереи маяка всё ещё оставались тёмными.

— Я больше не буду засыпать, когда горят лампы маяка, — пообещал Унимо.

Форин приподнял голову и рассеянно кивнул:

— Хорошо. «Постараюсь не засыпать», в реальнейшем лучше говорить так.

В его голосе совсем не было гнева или раздражения, что ещё дальше отодвигало в прошлое полёт над Чёрными скалами.

— Форин, где мы? — тихо спросил Нимо.

Смотритель залил ещё немного масла в лампы — его движения казались медленными, как под водой, — и сказал:

— Я бы назвал это миром без представлений других о том, как он должен выглядеть.

Унимо очень старался понять, но смысл сказанного ускользал от него, как серебристые хвосты речных рыб, легко исчезающие в иле. Сознание становилось вязким, кисельным, но то, что он хотел знать, манило блесной и не давало ему замолкнуть.

— Это мир, в котором есть магия, да?

Смотритель вздохнул и на пару секунд прикрыл глаза.

— Да, что-то вроде того.

В то же мгновение в ушах Унимо застучало — ему показалось, что буря разыгралась с новой силой. Было сложно дышать, как будто кто-то с каждым вздохом всё больше вдавливал рёбра в податливые лёгкие, глаза слепило, хотя яркого света не было.

Тяжело дыша, Нимо в панике огляделся: ничего не поменялось, он по-прежнему был на маяке. Но его охватил безумный, непонятный всепоглощающий страх. Отчего-то он вспомнил один вечер в детстве, когда отец рассказывал ему о бесконечности Вселенной. И тогда маленький Нимо спросил: «Но ведь всё когда-то кончается, верно? Тогда как Вселенная может быть бесконечной? Если люди есть и на других звёздах, как ты говоришь, они все тоже умрут, рано или поздно. И что тогда?» Отец стал говорить о том, что бесконечность есть в каждом мгновении и это можно сравнить с тем, что было до нашего рождения и будет после нашей смерти, — всё то, что можно сказать на это не по годам развитому, но всё-таки ребёнку. Унимо впервые тогда почувствовал, что отец чего-то и сам не знает. И боится, но гонит этот страх от себя, как и каждый, кто когда-то родился. «Ты понял?» — спросил тогда отец, и Нимо кивнул, хотя он прослушал половину того, что ему говорили, представляя, как люди на разных звёздах — такие, как подданные Шестистороннего, или совсем другие, рождаются и умирают, рождаются и умирают, но рано или поздно заканчиваются — и наступает ничего. То, из чего ничего не появляется. Конец всему. Там, где заканчиваются мысли и мечты. Там, где нет ничего важного .

Той далёкой ночью Унимо не смог заснуть, но не стал, как обычно, звать маму. Он просто лежал и наблюдал, как слёзы катятся по его щёкам, инородные и страшные на застывшем детском лице.

С удивлением Нимо заметил, что слёзы действительно катятся по его лицу — уже который раз за вечер. «Это просто детские страхи, — думал он. — Довольно глупо так вести себя, всё это не на самом деле!» Но мысли никак не хотели успокаиваться, тянули его в самые грустные воспоминания, как утопленника — сапоги. Его обычные, ничем не примечательные детские страхи были достаточно глубоки, чтобы утопить его. Не было сил выплывать, силы нужны были, чтобы дышать под водой…

— Вот это реальнейшее. Нравится? Я просто убрал из твоего мира своё желание того, чтобы ты успокоился, — раздался откуда-то сверху, — видимо, оттуда, где ходят корабли, не зная, что на дне лежат их погибшие собратья, — голос Смотрителя.