Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

сдвигается, обрушивая очередную гранитную плиту времени на голову ничего не подозревающих прохожих — и всё меняется.

Люди вокруг были обеспокоены, и даже непроницаемый хозяин «Навиона», казалось, готов был расспрашивать посетителей о том, что происходит. На прибывших с кораблей бросали взгляд быстрее, чем обычно — как будто ожидали, что вот-вот тяжёлую дверь таверны откроет враг.

Унимо думал о Шестистороннем, и сердце его сжималось от тоскливого предчувствия. «Что это? — в волнении думал он. — Может быть, это я сам схожу с ума? Становлюсь таким, как дядя Лэт, который долгое время, пока не побывал в Доме Радости, считал себя источником неурожая или урожая в предместьях Тар-Кахола, а ещё говорил, что может вызывать дождь, только от старости позабыл, как это делается». Но ответа не было. Форин, разумеется, был непроницаем, как зимняя ночь, и неразговорчив, как говорящий ворон, оказавшийся в клетке.

И тут Унимо вспомнил (не преминув укорить себя за то, что слишком поздно) того, благодаря кому он обрёл надежду и компас для своего первого самостоятельного плавания — о «старике» Гривеле. Достав прихваченные с маяка бумагу, перья и чернила, он стал писать, досадуя на то, что так неловко подбирает слова. Слова благодарности и пожелания удачи, слова о том, что если бы не Гривел и не его доброта, то Унимо пришлось бы тяжело («я наверняка бы не выжил» — написал он, почти не чувствуя укола обострившийся после путешествий в реальнейшем придирчивости к словам). Завершив послание под удивлённым взглядом Трикса, он встал и отнёс его хозяину «Навиона», попросив, чтобы кто-то при случае отнёс письмо в «Морской ёж» и передал Гривелу. Хозяин закивал, заверив, что сделает всё в точности, и категорически отказался от серебряной монеты (одной из тех, оставшихся после обмена колец в Тар-Кахоле), которую протянул было ему Унимо.

Стрелка сдвинулась ещё немного, и можно было уже выходить на площадку отправления дилижансов. К этому времени «Навион» почти опустел, и каждый шаг по каменному полу отдавался в дальних коридорах. Прощаясь, хозяин как-то особенно осмысленно (как показалось встревоженному Унимо) пожелал путникам удачи.

Ночной морской воздух взбодрил и заставил укутаться в плащ. По небу резво бежали дымчатые, словно карликовые лошади Горной стороны, облака, и звёзды любопытно выглядывали из своих тёмных окон. Нимо привычно отыскал Северную звезду, ровное сияние которой всегда разгоняло тени с его души.

Трикс зачем-то прихватил газету, забытую кем-то из шейлиров на столе, и теперь, свернув её наподобие телескопа, смотрел куда-то в сторону моря.

Наконец подали дилижанс — и он тёмной горой заслонил небо перед засуетившимися пассажирами. Лошади, накормленные и напоенные перед долгой дорогой, с готовностью перебирали копытами.

Трикс сразу занял место у окна, а Форин с Унимо сели друг напротив друга.

Дилижанс тронулся, качнулись тени от ярких газовых фонарей в чёрных дорожных костюмах-чехлах, за окном набирал скорость легко угадываемый пейзаж столичного тракта. Многие пассажиры спали, завернувшись в дорожные плащи и полутьму экипажа, безлицые и неподвижные, как тролли в пещерах Горной стороны.

Унимо не мог сомкнуть глаз: его беспокойство, казалось, усиливалось с каждым дюймом утрамбованной под камень земли, щедро отмеряемой колёсами дилижанса. К середине пути тревога стала почти невыносимой, уже положила на плечо свою ледяную руку и тихонько посмеивалась, когда человек, резко оборачиваясь, не угадывал сторону, — и уже бесполезно было уговаривать себя, что нет никакой причины.

Форин тоже не спал, смотря прямо перед собой, — верно, на ярко горящие огни Маяка, — но он был последним человеком, у кого Нимо стал бы искать помощи в деле успокоения. Поэтому, чтобы отвлечься, Ум-Тенебри вопросительно указал на газету, лежащую на коленях Трикса. Немой сначала сделал вид, что не понимает, затем хитро улыбнулся каким-то своим мыслям и протянул смятую газету, не забыв с беззвучным смехом резко одёрнуть руку, как только Унимо доверчиво протянул свою.

Преодолев ритуальные ужимки тени, Нимо взял газету, развернул и обрадовался, что это не официозная «Королевская правда», а вполне интересные «Стена-ния», издаваемые молодыми выпускниками Университета.

На первой полосе какой-то дотошный историк описывал мучительное становление добрососедских отношений между Шестисторонним Королевством и Синтийской Республикой. И в конце своей строгой научной статьи, обращаясь к читателя, вопрошал: как и по какому праву один человек может весь этот труд нескольких поколений разрушить?

Тут же было напечатано «Послание о мире» служителей Защитника, и Унимо с интересом отметил, что восхищается его стилем и разумностью — хотя обычно относился к выпускникам Ледяного Замка настороженно. В редкие встречи со служителями или просто религиозными людьми ему приходилось значительным усилием мысли выносить за скобки тот факт, что эти люди верят в то, что есть кто-то, кто каждую секунду спасает наш мир от Темноты, и всё остальное для них должно быть менее важно. Поэтому, как всегда, когда нужно без привычки делать два дела одновременно, такое общение давалось Унимо тяжело.

Сообщалось также о казни в Башне профессора Университета Просперо Голари, и публиковались воспоминания студентов о нём. Нимо вспомнил, что этот профессор недавно был назначен Первым советником, и мысли о безумии короля занялись с новой силой, как костёр от сухих поленьев.

«Известный шейлир-благотворитель Астиан Ум-Тенебри арестован служителями Общества Королевских Птицеловов. Очевидцы сообщают, что перед взятием под стражу лори Ум-Тенебри произносил на улицах Тар-Кахола дерзкие речи, порочащие Короля, а также утверждал, что он — Защитник. Горожане возмущены тем, что такой человек находится в тюрьме, вместо того чтобы пользоваться помощью врачевателя. У стен Королевского дворца собираются группы подданных с петициями Сэйлори, и с каждым днём их становится всё больше». Почти не понимая смысла слов, Нимо прочёл заметку ещё раз. И почувствовал, что какая-то чужая, грубая сила указывает на него сквозь решётки слов — как тогда, в том самом письме отца.

— Форин, смотрите! — не думая ни о чём, сдавленно произнёс Нимо, протягивая учителю газету. — Это мой отец… они арестовали его.

Смотритель скользнул взглядом по заметке.

— Ну да, — кивнул он, — король уже совсем забыл своё место.

— Я должен освободить отца, — тихо сказал Унимо, словно говоря сам с собой.

За стуком колёс послышался отчётливый смешок Форина. Трикс, как ни странно, выглядел на редкость печальным. Птица невыразимого страдания, казалось, свила гнездо на острых скалах его бледного лица.