Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Оружия в Замке не было вовсе. Запасов провизии и даже шоколада оставалось на пару месяцев. Но было ясно, что король не будет столько ждать. Тем не менее все до одного просветители, хранители и слушатели понимали, что сопротивление с каждым днём ухудшает их положение, поскольку король имеет теперь формальное основание казнить всех защитников Замка за бунт и невыполнение распоряжений — а, судя по всему, Оланзо теперь был готов пользоваться забытым и отложенным в сторону его отцом орудием мести.

Тем не менее ни один голос не прозвучал за то, чтобы сдать Замок. Возможно, привычка к символам и ритуалам загнала служителей Защитника в ловушку невозможности помыслить иной исход, но, так или иначе, выбор был сделан.

Занятия шли своим чередом, сменялись Обряды, вечерами слушатели собирались у каминов и пили горячий шоколад — только теперь никто не выходил на крепостные стены полюбоваться горным закатом, потому что там, за пределами того, что все они возводили, камень за камнем, разверзалась гремучая, жалящая пустота, уже убившая просветителя Инаниса.

После того как Тео ушёл из Замка, хранитель Плиний Фиделио стал более задумчивым и рассеянным — словно слушатель оставил ему на память эту потребность перешагивать через одну ступеньку, не смотря себе под ноги. Плиний даже решил уйти из Замка, но в последний момент обратился за помощью к Айл-просветителю, и тот так и не успел ему помочь…

Теперь, когда любой выбор был вырван с корнем необходимостью просто быть здесь до конца, Плиний чувствовал себя спокойнее, но всё равно предпочитал сидеть один в своей комнате, тогда как слушатели, хранители и даже просветители, преодолев своё обычное, взращённое слишком частым пребыванием вместе, стремление побыть отдельно, в эти последние дни выходили и, как блестящие шарики ртути, скатывались в ниши, наполненные другими, и поглядывая друг на друга с интересом, словно прежде были едва знакомы.

Так и вечером второго дня осады, закончив дневные дела, Плиний отправился к себе в комнату. Камина он не зажигал, чтобы экономить дрова и уголь, да и было уже не так холодно, как зимой — достаточно было тщательно завернуться в шерстяное одеяло и взять с общей кухни кружку горячего шоколада.

Мысли хранителя, как детская игрушка на верёвочке, дёргаясь от очередного воспоминания, постоянно возвращались к Тео. Он вспоминал всё: от их первого заочного знакомства, когда Инанис, хитро улыбаясь, негромко сказал Плинию, только что прочитавшему в списках своих слушателей фамилию Тео: «А это наш самый талантливый слушатель. Тебе повезло», до суда, на котором слушатель невыносимо искренне просил просветителей разрешить ему остаться в Замке, хотя бы просто работником. Плиний, конечно, пытался понять, где он оступился, недосмотрел, не поддержал. Нельзя было выйти из этого круга — перестать обвинять себя, хотя хранитель знал, что это единственный правильный путь. Он, словно специально, чтобы себя помучить, вспоминал горячность Тео, его внезапную задумчивость и восторженные открытия, которыми он спешил поделиться с хранителем. Как они пили кофе, делились друг с другом тем, что присылали родные: Тео — карамельными узелками Морской стороны, Плиний — ореховыми конфетами Дальней стороны. Как хранитель гордился успехами своего подопечного, как радовался, что Тео легко беседует о вещах, которые понимал не каждый хранитель. И не было ничего, что подсказало бы Плинию Фиделио: «Стой, посмотри, неужели ты не видишь, что происходит с этим талантливым слушателем?»

В дверь постучали, и Плиний, унесённый потоком своих мыслей, вздрогнул. Кому это он мог понадобиться? Кому не сидится в уютной гостиной предпоследнего дня?

— Как ты думаешь, он жив? — с порога спросила Мариона, прислонясь головой к открытой двери.

Плиний удивлённо посмотрел на слушательницу и кивнул на свободное кресло.

— Я думаю, я бы почувствовал, если нет, — подумав, ответил он.

Мариона устроилась в кресле, сгорбившись и смешно, как гусеница в кокон, завернувшись в длинный синий шарф.

Она могла бы спросить, почему же мудрый хранитель не почувствовал чуть раньше… Впрочем, сейчас это было всё равно.

Они долго сидели в холоде и тающей темноте. А потом Плиний зажёг маленькую настольную лампу.

— Хорошо, что он не здесь, хоть и грустно, — прозвучало в комнате.

Мариона отвернулась, чтобы не было видно пришедших из темноты слёз, которые, как мокрицы, боялись света.

Унимо шёл, боясь остановиться даже на миг: улицы Тар-Кахола позволяли это делать довольно долго, — но в какой-то момент он понял, что если пройдёт ещё хотя бы чуть-чуть, то упадёт, и остановился у незнакомого переулка.

Город просыпался. Весной и летом он вставал легко, как ребёнок, предчувствуя целый бесконечный день игр и открытий. Даже те, кто гулял всю ночь, обязаны были встречать солнце нового дня с улыбкой. В этом весна была безжалостна.

Кружилась голова. Руки дрожали. Ноги тоже не оставались в стороне: всё угрожали подкоситься. Унимо вздохнул и медленно-медленно выдыхал, словно тонущий, решивший продлить свои мучения. Когда в голове немного прояснилось, посмотрел по сторонам и, заприметив в просвете между домами шпиль Университетской башни, направился по нему, как по створному знаку, — потому что в той же стороне, чуть дальше, высился Королевский дворец. И в нём Королевская тюрьма. И Унимо не смог бы точно сказать, зачем ему нужно было идти к этим стенам, к этим равнодушным камням, как будто расстояние имело значение, как будто имело значение — быть ближе. К отцу, который бросил его, действительно, для более важных дел. Может быть, как раз для того, чтобы бороться против короля. Может быть, для чего-то ещё — но это уж точно не имело значения. Унимо чувствовал у себя в груди тот компас, который давно лежал на дне — и никогда не показывал неверное направление.

Уютная площадь перед Университетом, аллеи северной части города, статные дома шейлиров — и вот уже просвет улицы загородили светло-серые камни дворца. Унимо шёл быстро, не в силах замедлиться, чувствуя, что шаги — то немногое, что осталось у него прежним с тех пор, как он покинул Тар-Кахол, одетый в обиду на отца.

Приближаясь ко дворцу, Ум-Тенебри отметил, что довольно много для рабочего утра тар-кахольцев идёт в том же направлении. Улица густела, как взбитая сметана. В прилегающих к небольшой Дворцовой площади переулках собирались уже целые группы — в основном студентов — и стояли, что-то обсуждая. На самой площади у дворцовых ворот Унимо с удивлением обнаружил настоящую толпу, которая притворялась просто прохожими: кто-то сидел на траве аллей, кто-то прогуливался вдоль стен, кто-то пил принесённый с собой кофе и ел пирожки. Но Унимо всё-таки был тар-кахольцем, поэтому его не мог обмануть этот нарочито праздный вид: он прекрасно видел, что все эти люди пришли с какой-то целью. И, скорее всего, не уйдут, пока не добьются своего или пока птичники и королевская стража — показательно тревожные, хмурые, почти оцепившие дворцовую стену, — их не прогонят.