Виктория Самира - Животная страсть [СИ]

Район Аллаяфа, клуб «Философия тела»

Гримерша закончила с хитроумной прической Гаральда и теперь трудилась над сценическим макияжем. При всех природных данных сцена требовала большей контрастности и яркости, которая достигалась за счет густых теней и пудры. Сам лорд развалился в кресле перед зеркалом и не мешал, насколько это было возможно. Точнее, не мешал работать гримеру, но это не значило, что снова надо сидеть тихо. Молчать ему сегодня уже надоело.

— Ну, и где мой десерт? — поинтересовался он у вошедшей в гримерку Эстер.

— Через минуту будет. Переодевается.

— Надеюсь, свежанина?

— Эту вы еще не пробовали. Чем будете украшать, милорд?

— Девушки же любят цветы? Устроит?

— Более чем, — кивнула Эстер.

— Мастер? — в гримерке появилась высокая фигуристая девушка. Из всей одежды на ней было тончайшее красное платье. Сшитое так, чтобы его легко можно было сорвать одним жестом или эффектно разрезать ножом. Зрители любили подобный антураж во время представлений.

Медные волосы украшала замысловатая диадема с цветами, а шею — такое же флористическое колье.

— Готова к антицеллюлитному массажу, детка? — ухмыльнулся Гаральд и позволил облачить себя в яркую голубую рубашку. Которую решил не застегивать. Красоваться — так до конца. Знакомство с Лори породило достаточно занятную привычку — всегда держать в машине пару комплектов сменной одежды. Халахинская ведьма, пребывая в буйном настроении, превращала даже самую прочную ткань в живописно разбросанные по полу тряпки.

— Да, мастер, — «детка» потупила взор и даже слегка зарделась. Впрочем, подобная реакция могла обмануть зрителей в зале, но не Гаральда. Во-первых, он умел отличать настоящие эмоции от хорошо разыгранных. Во-вторых, знал, что посторонних людей, не знающих законов клубной сцены, на ответственное представление никто не допустит. В-третьих, как завзятый театрал, он хорошо помнил эту девушку. На первых ролях не блистала, но выступала с завидной регулярностью, играла крепко и весьма разнопланово. В общем, можно было быть спокойным: сегодняшнее шоу будет более чем удачным.

— Как зовут?

— Игрейн.

— Чулки сними. Ненавижу.

Пока девушка послушно раздевалась, Гаральд водрузил на стол трехметровый деревянный ящик, декорированный тонкой серебряной вязью. На синем ложементе покоился целый ряд разнокалиберных плетей. Из них следовало придирчиво отобрать те, которые будут использованы на сегодняшнем выступлении.

На сцене царил искусно созданный полумрак: софиты очерчивали фигуру девушки, подвешенной за руки к толстым композитным цепям. Зал благоговейно замер. И зазвучала музыка — именно такая, какая нужна мастеру для творческой, медитативной работы. Халахинские песнопения, на языке древних диких людей. Музыка мелодичная, ритмичная, с басовитыми барабанами и нарастающей динамикой.

Она мерцала, прерывалась, замирала и дрожала, как тело Игрейн, с которого взмах за взмахом тонкого лезвия слетали, словно лепестки, обрывки платья.

Музыка повторяла все, что делает мастер. Изгибалась вместе с каждым ударом и вспыхивала вместе с линиями на белой коже — яркими, контрастными, кровавыми.

Удары сменялись поцелуями, ласкающими обожженную плетью кожу. И музыка вторила им.

Мастер танцевал вокруг девушки, он словно играл с ее телом, то нанося жгучие удары, то рассматривая алые линии, которые вздувались и темнели на дрожащей коже.

Игрейн стонала, принимая эту боль, выгибала спину и расслабляясь от каждого прикосновения нежных пальцев, от каждого поцелуя — от губ к груди, по животу и ниже… На ее лице блуждала улыбка, серые глаза закрывались и снова открывались, наполненные слезами и восторгом.

Мастер отошел дальше — и плетью, словно кистью, начал наносить быстрые, частые удары, словно мазки на холст. Игрейн замерла с широко распахнутыми глазами, задержала дыхание, прогнулась, подставляясь под плеть.

Гаральд остановился. Подошел ближе, провел рукой по медным волосам и прошептал на ухо:

— Дыши!

Только тут она глубоко вдохнула, удивившись тому, что вообще забыла, как и зачем нужно делать вдох.

Ощутимый удар по обнаженным ягодицам — Игрейн отбросило вперед, она потеряла равновесие и, не удержавшись на ногах, повисла в кандалах.

Гаральд приподнял ее и снова провел рукой по спине, будто оценивая, много ли еще работы осталось.

Снова два шага назад. Замах — и сильный, глубокий удар.

А затем — тонкая однохвостная плеть с кистью на конце, и штрихи красного цвета. В одном ритме, легко, поглаживая кожу, расслабляя, а затем — разгоняясь на максимальной скорости, чтобы узел на кончике плети вонзился в спину — и тело дернулось кривой судорогой.

Паузы. На три счета, в ритм музыки. И снова сильный удар — сверху вниз. Глубоко и сладко.

Игрейн слышала, как утробное рычание зверя вторит звуку халахинской мантры. Как неторопливые размеренные шаги приближают к ней того, кто сейчас подарит ни с чем не сравнимое удовольствие. Она чувствовала его рядом, его обжигающее дыхание на своем плече, его пальцы на коже. Он здесь, он рядом, огромный, сильный и нежный.

Он сжал ее сосок — и в глазах потемнело. Брызнули синие искры, боль стала невыносимой, и пальцы мгновенно разжались. Снова чувственные губы, оставляющие печать обещания…

Снова шаги — удаляющиеся прочь. И сильный удар. Два однохвостья одновременно — упругие, наращивающие силу, ускоряющиеся. От самого тяжелого, финального удара ноги девушки подкосились, но снова потерять равновесие Игрейн не успела.

Гаральд подхватил ее спереди, обнимая, поддерживая уставшее тело. Игрейн не заметила, как с ее рук исчезли оковы. Одно движение — и их больше нет.

— Расслабляйся, обними меня.

— Спасибо, — девушка вжалась в его плечо, обнимая так крепко, как позволяли ничего не чувствующие руки.

Гаральд повернул ее спиной к публике — и по залу пролетел восторженный вздох, перерастающий в неистовые аплодисменты.

На белой коже Игрейн расцвел терпко пахнущий кровью букет цветов. Ваниль и миндаль.

Триединая империя, Джалан

Район Аллаяфа, клуб «Философия тела»

Джеремиан смотрел на происходящее, затаив дыхание, наблюдая за каждым жестом, за каждым движением. Его возбуждала эта уверенность, непостижимая легкость каждого жеста. Грация танцора, руки бойца, кошачья гибкость, надежно спрятанная в мягкой оболочке, способной обмануть кого угодно. Его доводило до исступления то, что этот мужчина был непостижим. До безумия хотелось быть сейчас на месте этой женщины, которую он так страстно ласкал на сцене. Гладить эту сливочную кожу. Чувствовать, как под ней перекатываются тяжелые мускулы…