Мари Бреннан - И в пепел обращен [litres]

– Вы… не захворали?

Эта, ныне столь очевидная, мысль пришла в голову Энтони прежде всего. Если же речь о Джеке, она становилась еще очевиднее: сей юный безумец предложил лекарские услуги приходу Святого Жиля, что в Криплгейте, одному из худших рассадников чумы. Более трех с половиною сотен умерших на прошлой неделе, и это лишь те, кто погиб от чумы по бумагам – то есть, даже не половина от общего числа! Цифры сложились в голове словно бы сами собой…

Но доктор покачал головой.

– Нет. Я – нет. А вот Бернетт – определенно.

Пожалуй, Энтони следовало бы огорчиться. Возможно, где-то в глубине души, под грудами усталости, что-то и вправду дрогнуло. Но сейчас то был лишь удар в бесчувственную плоть, толчок безо всякого прочего смысла.

– Откуда вы…

– С утра я заглянул к вам. Он отворил мне, весь в жару. – На скулах Джека, предвещая продолжение, заиграли тугие желваки. – Я осмотрел его и обнаружил… знаки.

Твердые красные пятна на коже, наподобие блошиных укусов. Вкупе с горячкой – верный признак чумы.

– Энтони…

Оклик лишь чудом достиг слуха, пробившись сквозь каменное оцепенение. Быстро приблизившись, Джек потянулся к нему, но тут же опомнился и отдернул руку. Несомненно, Бернетта доктор осматривал в перчатках и прочем положенном облачении, но даже стоять в такой близости было бы крайне опасным, если Джеку не посчастливилось вдохнуть чумных испарений. Долго ли он еще протянет, столь часто бывая среди зачумленных?

– Энтони, – негромко продолжал Джек, – его нужно отправить в чумной барак.

Энтони вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

– Запереть Бернетта с умирающими? С тем же успехом я мог бы сам его пристрелить.

– Вероятнее всего, он в любом случае умрет, – пояснил Джек. Сей предмет разговора сделался столь привычен, что о такте никто и не помышлял. – Да, его шансов чумной барак не упрочит, зато очень даже упрочит ваши. Энтони, если его не отослать, ваш дом запрут. С вами внутри.

Спинной хребет всех стараний сдержать чуму… Человек мог разносить заразу, сам о том ни сном ни духом не ведая, и потому всем, живущим с ним под одним кровом, надлежало оставаться взаперти, пока время не покажет, что они не больны.

Или пока все внутри не умрут.

Энтони гулко сглотнул и отвел взгляд.

– Вы же сами говорили: чумные бараки переполнены.

Бараков городским властям удалось устроить три, дополнив ими пару оставшихся после последнего большого поветрия, но там едва могло разместиться две-три сотни человек – что уж говорить о тысячах захворавших!

Но увильнуть от разговора Джек ему не позволил.

– Если вы не отошлете его, то должны покинуть дом сами. Уезжайте сегодня же и оправляйтесь в деревню, к Кэт. Оказаться же запертым в доме вместе с Бернеттом… с тем же успехом можно приставить пистолет к собственному лбу.

Спор о сем велся уже далеко не впервые. Джек всей душой ненавидел этот указ и повсюду, где мог, ратовал за чумные бараки. Сегодняшний его совет был ничем иным, как сознательным нарушением закона. Если Энтони уже заражен, он понесет чуму с собой, за город, как и многие до него – та самая ситуация, коей чумные указы и должны всемерно препятствовать.

Однако сей довод Джеку – что с гуся вода, и потому Энтони заговорил о другом:

– Уехать я не могу. Сегодня у нас важная встреча, дабы облегчить жизнь горожан: мы отыскали способы переложить денежные сборы с неимущих приходов на плечи тех, что побогаче, и отсрочить выплаты кое-каких долгов. Джек, половина Лондона едва способна прокормиться, торговля и ремесла дышат на ладан. Неужто вы принудите меня бросить родной город на произвол голода и разрухи?

По губам Джека скользнула тень былой ироничной улыбки.

– Нет. Не настолько скверно я вас понимаю. Но и заниматься всем этим, сидя взаперти, за красным крестом на дверях, мягко говоря, затруднительно. А значит, Бернетта нужно отослать.

При одной мысли об этом сердце пронзило болью. Бернетт был верным слугой и вполне заслуживал ответной верности. Энтони с радостью оставил бы его в доме, наняв в сиделки какую-нибудь женщину из тех, что перенесли хворь. Это куда как лучше, чем заживо гнить в аду Святого Жиля в Криплгейт, где можно, вышвырнув труп за окно, угодить им прямехонько в яму чумного могильника…

Где Бернетт и умрет – один, всеми брошенный.

Вот только, оставив его у себя, Энтони лишится возможности помочь другим.

Снова шаги снаружи, и через порог шагнул сэр Уильям Тернер, а за ним показался кто-то еще. По крайней мере, двое олдерменов, а с Энтони – трое, а может, и кто из других подойдет. Возможно, сообща они удержат Лондон на ногах.

Непременно удержат. Должны.

В надежде спрятать за шепотом горечь стыда Энтони понизил голос.

– Что ж, будь по-вашему, Джек. Сделайте для него все, что сможете.

Доктор, забыв о риске, крепко стиснул его плечо.

– Господом Богом клянусь: я спасу его, если удастся.

Округ Чип, Лондон, 13 сентября 1665 г.

Несмотря на безумный зной, Энтони, шедшего пешком вдоль Чипсайда, бил неудержимый озноб. На углу Олд Ченч до сих пор высилась груда обугленных поленьев, хотя внезапные ливни, что на прошлой неделе загасили костры, давно миновали, вновь уступив место ужасающей летней суши.

Во исполнение приказа короля, вместе с двором пребывавшего в Солсбери, по всему Сити три дня и три ночи жгли огромные уличные костры. Три дня жаркого пламени, дабы очистить воздух…

И семь тысяч, умерших только на той самой прошлой неделе.

Резко свернув влево, Энтони далеко обогнул тело, мешком привалившееся к стене таверны «Русалка». Мертвый ли, умирающий – разница невелика. Воздух насквозь пропитался зловонием смерти, груды трупов переполнили кладбища, несмотря на указ, что строго предписывал хоронить все тела без исключений на глубине не менее шести футов.

Сменив направление, Энтони оказался слишком близко к еще одному человеку, не преминувшему вытянуть костлявые руки и ухватить его за камзол на груди, смяв в кулаках пропотевшую ткань.

– Нам велят очищать тело снадобьями, – выдохнул приставала, обдав Энтони струей густой вони изо рта. – А воздух велят очищать огнем. Но очищаем ли мы наши души? Каемся ли в грехах, что навлекли на нас этот мор?

На миг окаменевший от изумления, Энтони что есть сил отпихнул незнакомца прочь. Тот разжал пальцы, но не раньше, чем пуговицы камзола брызнули во все стороны.

– Назад! Не смей ко мне приближаться!

Незнакомец расхохотался, обнажив почерневшие зубы, обломанные так, будто его не раз били в лицо.

– Тебе нечего опасаться, если ты – человек праведной жизни. Все это – воля Господа, кара Божия, постигшая народ, сбившийся с пути благочестия.

Будь проклят этот грязный пуританин! От ярости Энтони покраснел до самых корней поредевших волос.