Мари Бреннан - И в пепел обращен [litres]

«Господи, яви милосердие…»

Нет, то был вовсе не Бернетт. С трудом подняв отяжелевшие веки, Энтони словно бы сквозь туман сумел разглядеть лицо Джека Эллина и хрипло окликнул его: что, если перед ним – лишь еще один призрак, порожденный горячкой?

Ни рта, ни носа Джек ничем не прикрыл, а следовало бы повязать лицо платком, или надеть одну из тех несуразных клювастых масок, коими пользовались некоторые доктора, набивая клювы благовонными и целебными травами, дабы очистить вдыхаемый воздух. Ладони, коснувшиеся промокшего полотна рубашки, обожгли тело холодом, точно лед. Охваченный неудержимой дрожью, Энтони зашевелился, попытался отпихнуть руки доктора прочь, но тот легко увернулся, одним рывком расшнуровал ворот и повернул голову Энтони вправо-влево. Энтони едва не задохнулся от боли. Осмотрев его шею и подмышки, Джек потянул книзу панталоны, дабы проверить чресла, и боль вновь пронзила тело, точно копье.

Доктор негромко выругался, и сие сквернословие заставило Энтони осознать истину, в отрицании коей он упорствовал все это время. Убеждая себя, будто это – всего лишь жар. Всего лишь жар и мигрень. Которые непременно пройдут.

– Я умираю, – прошептал он.

Да, эту боль не спутать ни с чем иным. Скверная уже сейчас, со временем она будет только усиливаться, нарастать, пока он не повредится разумом и не начнет помышлять о самоубийстве, лишь бы покончить с муками. Чувствовал Энтони и вздутия в паху – не просто красные пятнышки, печати самой чумы…

– Нет, вы не умрете, – горячо сказал Джек, откидываясь назад, готовясь немедля взяться за дело и применить все свои познания в медицине, дабы спасти жизнь Энтони.

Но прежде, чем он успел встать, Энтони ухватил его за руку, что было сил вцепился в предплечье.

– Послушайте. Вы должны выполнить мою просьбу. Должны. Обязательно.

– Выкладывайте, – откликнулся Джек, накрыв его руку ладонью.

– Вы должны это сделать. Дайте слово. Клянитесь именем Господа сделать именно так, как я прошу. Сколь бы все это ни показалось странным. Что бы вы ни увидели.

На лице доктора отразилась нерешительность.

– Энтони… мне нужно сбегать за лекарствами, проколоть вздутия и…

– После, – прохрипел Энтони, сам не зная, отчего мокры его щеки – от пота или от слез. – Клянитесь!

Сглотнув, Джек согласно кивнул.

– Господь мне свидетель, я сделаю все, о чем вы попросите. Все, что пожелаете, лишь бы лечению не противились.

Вздох облегчения – и Энтони разом обмяк, опустил голову на подушку, дрожащие пальцы, сжимавшие руку Джека, ослабили хватку.

– Благодарю. Благослови вас Господь, Джон Эллин. Быть может, вы и впрямь спасете мне жизнь.

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 15 сентября 1665 г.

«Что я, дьявол меня раздери да нечистым гузном придави, тут делаю?»

Однако данную Энтони клятву требовалось исполнить. Каждый шаг лошади, несшей Джека на север, казался еще одним ремешком, вырезанным из его сердца: в эту минуту он должен быть там, на Ломбард-стрит, жечь негашеную известь и пряности, дабы очистить комнату, поить болящего опием и надеяться пропихнуть в него хоть немного съестного…

Но Энтони никак не желал успокаиваться, все повторял свой горячечный бред. Посему Джек и отправился сюда, к северу от Сити – во исполнение воли умирающего…

«Умирающего? Забудь это слово!»

Во исполнение воли тяжело захворавшего друга.

Чем скорей Джек исполнит долг, тем быстрее приступит к лечению. Некоторым пациентам оно помогло, в этом он не сомневался. Правда, все они были куда моложе, чем Энтони…

Негромким рыком изгнав из головы сию мысль, он спешился на задах постоялого двора «У ангела».

«Подойдите к розовому кусту и назовитесь», – так сказал Энтони.

Джек чувствовал себя полным ослом, но подозревал, что в его указаниях имеется некий тайный смысл. Он знал: с прошлых, до реставрации еще, времен, у Энтони осталось немало друзей и хитроумных способов обмена сведениями, и давно полагал, что некоторые из них с «Ангелом» как-то да связаны. Назваться розовому кусту – несомненно, условный знак. Вот только явную уверенность Энтони в том, что за кустом все еще наблюдают и весть получить готовы, Джек разделять не спешил.

Ну что ж, клятва есть клятва.

– Меня зовут доктор Джон Эллин, – заговорил Джек, склонившись над одним из иссохших, изголодавшихся по дождевой влаге цветков. – Сэр Энтони Уэйр просит передать, что захворал, заразившись чумой. Сейчас он у себя, в доме на Ломбард-стрит, и просит…

Более он ничего сказать не успел. Розовый куст дрогнул, пришел в движение, ветви его потянулись кверху и изогнулись изящною аркой. От неожиданности Джек отпрянул назад, споткнулся и с позором шлепнулся на мягкое место: под аркой, прямо перед ним, появилась женщина, и какая!

– Лорд Энтони? Захворал? О, нет…

И тут она, в свою очередь, оборвала фразу на полуслове. Над травянистой лужайкой разнесся знакомый звук – звон колокола ислингтонской церкви, возвещающий смерть одного из прихожан.

Странная женщина закатила глаза под лоб и рухнула наземь.

Джек, сидя в траве, таращился на нее во все глаза.

«Из розового куста вышла женщина трех футов ростом и упала без чувств к моим ногам. Уж не сон ли все это?»

Ответ не заставил себя ждать: из арочного проема с обеспокоенным видом, сжимая в ладони крохотную чашку, выступила вторая женщина столь же невеликого роста. Увидев лежащую на земле, она раздраженно хмыкнула.

– Сказать по совести, если б она послушала меня… а ведь я предупреждала: не ходи наружу, не приготовившись.

Привычка взяла свое. Опомнившись, Джек подполз ближе и приподнял с земли голову бесчувственной женщины… или девчонки? Нет, перед ним – женщина вполне зрелая, только карликового роста.

– Она… вдруг лишилась сознания, – пояснил Джек, помогая второй женщине влить в рот упавшей содержимое чашки – по всей видимости, глоток молока.

– Да, колокол. Я слышала, – откликнулась вторая женщина, сунув чашку под расшитый розами передник. – Давай же, Гертруда, подымайся. Вот и хорошо, вот и молодчина!

Ресницы пострадавшей затрепетали. Открыв медвяно-карие глаза, она дважды моргнула, сообразила, что лежит на Джековых коленях, и разом вскинулась.

– Энтони!

Джек поднялся, отступил на шаг и отряхнул панталоны от травы и пыли. Обе женщины были настолько схожи, что не могли оказаться никем иным, кроме как сестрами – если б не разные передники, их бы и не различить. Энтони же велел ему передать весточку «сестрам», а еще одну, особую – женщине, названной по имени. Если ту, что с маргаритками, звать Гертрудой, значит, вторая…

– Не вас ли зовут Луной?

Женщина с розами заморгала.

– Что? Нет, конечно же, нет. Луна вовсе и не здесь. А отчего вы…