Мари Бреннан - И в пепел обращен [litres]

– И более не появится, – с невероятным облегчением сообщил Энтони. – «Этот, суровый» умер, друг мой. Сегодня, после обеда.

– Это хорошо, – поразмыслив, заметил каштан.

– В доме меня ждут?

Получив подтверждение, Энтони с благодарностью стиснул одну из нижних ветвей.

– Благодарю. Я позабочусь, чтоб наша королева не оставила твою помощь без награды.

Старый каштан, кивнув, погрузился в дремоту, а Энтони поднялся по лестнице на южную террасу. Подойти к дому неслышно было бы невозможно: щебень отчаянно хрустел под ногами, и посему он нимало не удивился, увидев в распахнутых дверях знакомую фигурку жены.

Едва не бегом преодолев оставшееся расстояние, он крепко обнял Кэт. Дом на Ломбард-стрит был для него не более, чем жилищем, а Халцедоновый Чертог – просто местом, помогавшим остаться в живых. Настоящий, родной дом Энтони – уж какой сохранился – был здесь, в объятиях любимой.

Запустив пальцы в его остриженные волосы, Кэт крепко прижала мужа к себе. Ни один не сказал ни слова: все необходимое передал их поцелуй. Кэт не на шутку тревожилась о нем, жившем в Лондоне тайно, под множеством фальшивых личин, тем более, что не вполне понимала, зачем это нужно. Отчего им девять лет назад пришлось бежать из дому, кто за ним охотился, что заставляет его то и дело возвращаться в Сити – всего этого Энтони не мог рассказать ей даже сейчас. Между тем не внушать сомнений сии обстоятельства никак не могли: да, благодаря политическим симпатиям, его держали на подозрении, но не более, чем других, сохранивших и имя, и дом.

По счастью, споры об этих материях остались далеко позади, и начинать их заново Кэт даже не думала. Улыбнувшись мужу, она смахнула с его лба непослушную прядь волос, собралась было что-то сказать, но тут дверь в противоположной стене со скрипом отворилась, и в вестибюль выступил молодой человек.

Сердце Энтони сжалось от неожиданной боли. Казалось, здесь, перед ним – его собственный старший брат, явившийся прямо из давнего прошлого: столь сильно сын походил на дядюшку, в честь коего и был назван.

«Неужто я так давно с ним не виделся?»

Да, так оно и было. И с прочими детьми, сказать откровенно, тоже: дочь, Элис, он видел в последний раз на ее венчании, а Робин, дабы вести торговлю, единственный источник существования всей семьи, бороздил моря на кораблях Ост-Индской компании. А Генри…

Кэт напряженно замерла. Ободряюще коснувшись ее плеча, Энтони подошел к старшему из сыновей и протянул ему руку.

– Прекрасно выглядишь, – заметил он.

– Ты тоже, отец, – натянуто, неискренне откликнулся Генри.

Начисто выбритый, аккуратно подстриженный, одежда скромна в соответствии с одним из его идеалов. Нет, не пуританин, но республиканец до мозга костей – неважно, что Английская Республика, подобно Королевству Английскому, пала жертвой смутных времен.

Последовавшее за сим молчание, не позволив оному затянуться до неловкого, прервала Кэт.

– Нас известили о твоем приезде, так что обед ждет. Сейчас велю слуге принести тебе воды для умывания.

Чистый, на удивление проголодавшийся, Энтони был представлен Элизабет Мюррей, графине Дайсарт, хозяйке дома, царившей здесь в блистательном одиночестве после того, как супруг ее отошел в мир иной. Первыми словами, слетевшими с ее уст, оказалось:

– Это правда?

Энтони не без любопытства пригляделся к ней. На четвертом десятке, блекло-рыжие волосы, но все еще в высшей степени симпатична – подробность, не оставшаяся незамеченной теми, кто порицал ее дружбу с Оливером Кромвелем. Несмотря на все старания, Энтони так и не смог разобраться, много ли в той дружбе искренности – по крайней мере, с ее стороны. Насколько она могла быть искренней, в то время, как Элизабет Мюррей втайне, об руку с отцом-роялистом, стремилась покончить с властью лорда-протектора и вновь возвести на трон Стюартов?

Однако подобные вопросы были сейчас не к месту.

– Да, миледи, – ответил Энтони со всем сочувствием, на какое был способен. – Лорд-протектор Кромвель умер.

Генри удовлетворенно крякнул.

– Быть может, теперь-то мы вернем себе былую свободу, и никому больше не править Англией единолично, подобно королю во всем, кроме титула!

По крайней мере, насчет Кромвеля сын Энтони был прав: на лондонских улицах его называли королем Нолем [55] Нолль – средневековая уменьшительная форма имени Оливер. и праздновали его смерть. Да и Палата лордов вроде бы упразднена, но не далее, как в этом году, лорд-протектор учредил новую верхнюю палату, чтоб обуздать непокорный парламент. Пожалуй, одних только епископов после разгрома епископата и не заменили никем другим. Многие, многие идеи республиканцев, благодаря учрежденному Кромвелем протекторату, обратились в прах – естественно, Генри счел его смерть, прежде всего, шансом снова поднять их на щит.

Энтони подобных надежд отнюдь не питал, но понимал: заводить разговор о политике с сыном не стоит. Да и Кэт с леди Дайсарт помогали сего избегать, направляя застольную беседу к менее угрожающим предметам, а посему всем четверым вполне, хотя и ненадолго, удалось сделать вид, будто все это – не более, чем обычный обед в приятном обществе. Ненадежность положения отнюдь не мешала хозяйке ни содержать великолепный дом, ни угощать гостей изысканными блюдами.

Однако когда с обедом было покончено, Кэт под каким-то предлогом отослала Генри вниз, а Элизабет вывела Энтони в длинный коридор и проводила к библиотеке – небольшой, загроможденной шкафами комнатке, где ждал еще один гость. Поднявшись навстречу вошедшим, Джон Эллин приветствовал новоприбывшего со всей прямотой, от коей старательно уклонился Генри:

– Ну и вид! Краше в гроб кладут.

– Уж это точно, – согласился Энтони, крепко пожимая Эллину руку. – И вы, несомненно, пропишете мне курс кровопусканий или еще что-либо в том же роде, поправки здоровья ради.

– Кровопускания? Ни под каким видом. Избытком сангвиса, сиречь крови, вы, определенно, не страдаете. – Эллин задумчиво наморщил лоб. – Скорее уж, налицо преобладание черной желчи. В каковом случае требуется…

– В каковом случае, мистер Эллин, вашего лечения не требуется вовсе, – сказала вошедшая Кэт, затворяя за собой дверь. – Тем более, что ни лекарского, ни хирургического курса вы не окончили.

Вчетвером в комнате стало совсем тесно, но за приватность разговора можно было не опасаться.

Эллин ответил на замечание Кэт смиренным поклоном.

– Сей недостаток я стараюсь как можно скорее исправить.

«В самом деле, с этим у него не затянется», – подумалось Энтони. Четырьмя годами моложе Генри, Эллин уже изрядно поднаторел и в интеллектуальных, и в практических аспектах медицинской науки. Возможно, склонность к лекарскому ремеслу и побудила его принять сторону роялистов: на взгляд Джона Эллина, страна, ослабленная смутами и потрясениями, начиная с гражданской войны и далее, была прискорбно больна.