Игорь Мельн - Кладбище забытых талантов

Мама не решалась начать разговор, поэтому ей подсобил отец:

— Сынок, как ты знаешь, у нас сейчас трудности с финансами. Нам придется переехать в другую квартиру, мы с мамой уже присмотрели одну поскромнее. Она уютная, тебе понравится, но… она далеко отсюда. Достаточно далеко.

Голос отца был переполнен той мягкости, с какой обычно говорят о тяжелых вещах. Его извечные пышные усы так забавно подпрыгивали с каждым словом, что Юрий невольно засмотрелся, вспомнив эту особенность, и улыбнулся. Он с немым и, возможно, по-глупому счастливым выражением на лице рассматривал родителей, пока его уменьшенная копия бледнела от осознания страха. Он не слушал речь отца, поскольку горячо помнил тот момент, когда родителям, потратившим все средства на его лечение, пришлось продать квартиру.

— Мы переезжаем завтра. Прости, что все так быстро произошло, но это нужно сделать срочно.

— Простись с подружкой, — заговорила мама, подавив слезы, что копились в уголках глаз.

Женщина не слышала невольный вопрос, прозвучавший сбоку, и не видела повзрослевшего сына, чьи брови непривычно переместились на лоб. Она лишь посмотрела в сторону открытой входной двери квартиры, за которой не скрывалось ничего, словно художник оставил холст белым, не успев написать эту часть картины. К удивлению призрачного юноши, он мог двигаться и вслед за своим двойником, трепетав от любопытства, прошел тонкую пленку. Пространство преобразилось.

Майский день более десяти лет назад выдался знойным. Во дворе знакомого квартала детскую площадку заполонили дети: они играли в прятки, гонялись друг за другом, строили замки в песочнице. И все это происходило под наблюдением надзирателей на скамье неподалеку; однако многие из них увлеклись разговорами и прогулкой сильнее своих чад, отчего посматривали за ними все реже.

Один мужчина пристально наблюдал за двумя Юриями, державшимися вместе, со странной смесью жалости и негодования.

Но где же «подружка», о которой говорила мама? И самое главное, кто она такая?

Рядом с кроссовкой о землю ударился камешек, прилетевший с боковой стороны многоэтажного дома, что была в равной степени скрыта и от детей, и от их родителей. Пышный куст белой поздней сирени, который в несколько раз превышал рост мальчика, зашевелился. От вида крупных четырехлистников на ветвях заболела голова — забытое воспоминание болезненно проступало в сознании.

Это было тайное место встречи. Их тайное место.

— Я хорошо придумала, так?

Внутри куст оказался бедным на ветви, что создавало отличное место для пряток от жары, скрытных свиданий и разговоров или беззаботного отдыха на траве без лишнего шума. Один недостаток все же имелся: сквозь верхушку не проглядывались облака, проплывавшие по небу широкими эскадрами.

— Хорошее место, — сказал мальчик, проскользнув в проход меж ветвями. И только после него интимную встречу нарушил призрачный юноша.

В центре внутренностей куста стояла незнакомка, чье тело было размазано, как толстый слой гуаши. Появилась уверенность, что это та самая девочка из песочницы. Однако, если в прошлый раз ее силуэт походил больше на бестелесный дух, то сейчас можно было угадать одежду, общие черты крепкого тела, но не лицо. Она ожидающе смотрела на мальчика, верно, заметив на его лице тонкие черты беспокойства.

Юрий — ни младший, ни старший — не мог ничего сказать, словно после произнесения этой новости вслух она непременно исполнится. Почему он не помнит ее? Конечно, это было в далеком детстве, но ведь невозможно забыть единственного в жизни друга. Теперь призрачный юноша не доверял собственным воспоминаниям.

— Я хочу тебе кое-что сказать…

Он не видел, но чувствовал страх, который вспыхнул внутри девочки, сердце ее забилось так часто, что тонкая футболка ритмично пульсировала. И он, представ в роли страшного мучителя, все рассказал.

Сначала незнакомка застыла, точно восковая фигура, невольно приоткрыв рот, в котором недоставало нескольких зубов. Взгляд ее заметался по всему телу мальчика, словно желал надолго запечатлеть в памяти его образ.

— Нет, ты не можешь… Почему все так…

— Я болею, и родителям пришлось…

— Почему единственный, — продолжала она, впервые явив яркую необычность голоса, — с кем я смогла подружиться… уходит от меня.

Девочка достала из кармана шортов небольшую вещь, приготовленную без повода, и положила ее в ладонь мальчика. Теперь выдалось особое назначение для этой вещи. Когда же Юрий коснулся ладони незнакомки, то краски ее образа стремительно сложились в ясное изображение: огненные волосы, доставшиеся в наследство от матери, равно как и пухлые веснушчатые щеки, и глубокий соответственного спокойному характеру взгляд, что было причудой отца.

Этой девочкой была Анжела, и все сомнения на этот счет растворились.

Она выбежала, не разрешив созерцать соленые капли на лице, и одна из них осталась влажным следом на ладони. Юрий взглянул на кусочек металла и узнал в нем свой таинственный кулон, подаренный незнакомцем, подаренный в память о лучшем друге. Память, которую он не смог сохранить — настолько она была горька.

После сильного толчка Юрий споткнулся и упал на колени, уткнувшись ладонями во влажный пол темницы. Решетку с грохотом заперли на ключ, и гробовщики вылетели из комнаты на птичьих крыльях. Подобная ситуация вызвала ощущение повтора, словно такое уже случалось, и призрачный юноша вспомнил: все в точности произошло в его первый день на кладбище.

Вышло так, что гробовщики даже в свое отсутствие причиняли неудобство — кроме двоих призраков, в комнате не было никого, ни единого зрителя, слушателя, и казалось, они нарочно оставили их одних для трудного разговора.

Приблизиться всего на шаг было тяжело, будто зыбучий песок затягивал ступни. Два ровных разреза кофты заворожили Юрия: под ними скрывались бинтовые тяжи с коричневыми краями и между ними проглядывалась лента кружевной ткани с застежкой посередине. Ему страстно захотелось увидеть лицо подруги, насколько время преобразило прекрасные черты, сравнить, разглядеть, прочувствовать — взглянуть еще раз, пока видение живо в памяти…

Однако Анжела, обхватив руки под локти, стояла неподвижно, словно гипноз развеялся не до конца, и клонила взгляд в пол, отчего острые лопатки выпирали и еще более натягивали бинты. И лишь редкая дрожь тела — то ли от холода, то ли от чувств — временами выдавала ясность разума. Она боялась посмотреть в глаза товарищу после увиденного во время танца и ощущала себя беспомощной, загнанной в ловушку лисицей, позади которой возвышался охотник.