Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

Проснулся он с рывком. Было рано, и сердце продолжало концерт, и он сел в поту на диван-кровати. Ждал, пока успокоится, и все никак. У окна сидел Дейн, с отдернутой шторой, чтобы приглядывать за улицей. Смотрел он не вниз, а на Билли.

– Ты этим не управляешь, – сказал он. – Лучше тебе не станет.

Билли присоединился к нему. Окно было чуточку приоткрыто, и он присел и втянул холодный воздух. Дейн был прав: не особенно это успокоило. Билли вцепился в подоконник, положил на него нос, как килрой [46] « Здесь был Килрой » – граффити с изображением торчащей головы, пользовавшееся популярностью в англоязычных странах. , и уставился во мрак. Смотреть было абсолютно не на что. Только лужи рыжего света с блеклыми краями и дома из теней. Только кирпичи и асфальт.

– Ты знаешь, что я хочу знать, – сказал Билли. – Люди Тату. Не только с руками. Но и радиочеловек. – Дейн ничего не ответил. Билли окатывало холодным воздухом. – Что все это значит?

– Уточни.

– Кто они?

– Кто только не, – ответил Дейн. – Есть люди, которым больше по душе быть орудиями, чем людьми. Тату дает им то, чего они хотят.

Тату. Не сказать чтобы «очаровательный» – это прилагательное из другой оперы, – но что-то, что-то в нем все-таки было. Если ты погружен в ненависть к себе, но достаточно запятнан эго, чтобы разбавить свою тягу к самоубийству, если стремишься к безмолвию и тишине, если в тебе сильна – но не без примеси ангста – зависть к предметам, то ты можешь поддаться брутальному обольщению Тату. «Я найду тебе дело. Хочешь быть молотком? Телефоном? Лампой, чтобы проливать свет на тайную хрень с фишками? Проигрывателем? Милости просим в мастерскую, приятель».

Нужно быть выдающимся психологом, чтобы так терроризировать, улещивать, контролировать, и у Тату была чуйка на нуждающихся и уже сломленных нуждой. Так он и работал. Он никогда не был просто бандюганом. Просто бандюганы далеко не забираются. Лучшие бандюганы – сплошь психологи.

– Значит, его взял не Гризамент, – сказал Билли. Дейн покачал головой и не взглянул на него. – Но мы с ним не объединимся.

– Что-то тут не… – Дейн снова покачал головой после долгой паузы. – Не знаю. Не узнав больше… Эл как-то приложил к этому руку, а он – гризаментовский. Я не знаю, кому верить. Кроме себя.

– Ты всегда работал на церковь? – внезапно спросил Билли. Дейн на него не взглянул.

– А, ну знаешь, все мы когда-то – ну знаешь… – начал Дейн. – Мы все когда-то бунтовали понемногу, будь то санкционированное окольничество [47]или преодоленный кризис веры. Просьба о целомудрии и воздержании, только не сейчас [48] Молитва Аврелия Августина в молодости. . Я служил. В смысле – в настоящей армии. – Билли взглянул с легким удивлением. – Но я же к ним вернулся, да?

– И почему?

Дейн посмотрел на Билли в упор:

– А ты как думаешь? – спросил он. – Потому что кракены – боги.

Билли встал и застыл. Ноги подкосились, но он боялся подвинуться, чтобы не потерять эту точку зрения, этот ракурс перед окном, который вдруг что-то спровоцировал.

– Что такое? – спросил Дейн.

Хороший вопрос. Улица, да, фонари, да, кирпичи, тени, кусты, как косматые темные чудища, безлюдье глухой ночи, неосвещенность окон. Почему все так налилось?

– Что-то движется, – сказал Билли. Он знал, что от окраин города к ним грядет какая-то буря. Случайная мешанина туч так и оставалась случайной, но через окно они казались самоорганизующимися чернилами, будто Билли видел тайну, будто имел доступ к какому-то разворачивающемуся метрополитопоэзису [49]. Да не было у него ничего такого. Откуда – с этими неполноценными глазами? Это всего лишь стекло показало ему что-то – проблеск, отражение начала какого-то конфликта.

В этот момент проснулись тысячи лондонцев. Память против неизбежности, смертный бой, – как ему не навести шороху в режиме сна. Проснулась Мардж, остро осознавая, что случилось что-то новое. Проснулся Бэрон и сказал при этом: «О, ну здрасьте, началось». Варди вообще не ложился.

Ближе к Билли, чем они оба подозревали, Кэт Коллингсвуд тоже вперилась в окно. Она села на кровати ровно в ту же секунду, что и Билли. Оконное стекло ей нисколько не помогало, но она умела вникать в события по-своему.

Стало очевидно – вдруг, – что сооруженные его фальшивые призраки проиграли. Она вылезла из постели. С ней никого не было: она спала в своей ночнушке со Снупи. По коже во все стороны бегали мурашки. Хоррипиляция с интерференцией. Лондон терся об себя, как сломанная кость со смещением.

– Ну и какого хрена будем теперь делать? – спросила она вслух. Ей не понравилось, каким слабым показался ее голос. – «Кому будем звонить?» [50]

Что-нибудь простое, чтобы выудить инфу без лишних затруднений. Необязательно что-то крутое или умное. Даже лучше, если нет. Она пролистала блокнот у кровати, где записывала разные призывы. Космическая обезьяна, вся сплошь корчащиеся щупальца, чтобы напрямую стимулировать слуховой нерв? Нет, больно наглая.

Ну ладно, тогда снова настоящее рыло, достойное своего звания. Она подключила к розетке электрический пентакль. Села в концентрических неоновых кругах разных цветов. Это был красивый, аляповатый призыв. Коллингсвуд зачитала всякую всячину из соответственного манускрипта. Самое каверзное – не в том, чтобы призыв сработал, а в том, чтобы не призвать лишнего. Она обращалась к одному конкретному маленькому духу, а не вожаку всего стада.

Много времени это не заняло. В эту ночь все горело в руках. Не успела она плеснуть смысловым ведром из внутреннего кладезя воли, как с любопытным фырканьем и радостными воплями, колотясь о края ее безопасного пространства, явившись в виде прыткой поросячьей тени, пришла свиная сущность, которую она когда-то выманила из стада ей подобных во внешней чудовищности, познакомила с Лондоном и научила отзываться на кличку Бодрячок.

– колливуд , – хрюкнуло оно. – колливуд кормить.

Не более чем темнота в воздухе. Без закрученного хвостика – и, как будто компенсируя, оно само туго закручивалось и шебуршало по комнате, разбрасывая во все стороны шмотки Коллингсвуд.

– Бодрячок, – сказала Коллингсвуд. Потрясла бутылочкой с духовными объедками. – Снова здравствуй. Вкусное лакомство. Что происходит?

– ням-ням, – сказал Бодрячок. – ням-ням.

– Да, можешь снямкать, но сперва скажи, что там творится.

– жуть , – хрюкнул Бодрячок.

– Ага, сегодня страшновато, да? Что творится-то?

– жуть. анкели на лицах. грят не грить.

– Анкели? – Она подавила нетерпение. Какой смысл злиться на эту дружелюбную жадину. Она слишком тупая, чтобы морочить голову. Сущность свиньи юркнула на потолок и пожевала провод люстры. – Я никому не расскажу. Анкели, Бодрячок?