Татьяна Линг - Святослав Загорский. Закон Севера [Publisher: SelfPub]

– Красивая! – рядом вертелся торгаш, светя белозубой улыбкой. – Возьми шелка! Такой шёлк под стать самой королеве!

Осинка улыбнулась в ответ, заворожённо рассматривая радужную тонкую ткань, да такую, что и правда в жизни не видела. И вдруг захотелось такой ткани, и красивой быть захотелось и любимой, и счастливой и убрать-позабыть волнения и печали, одолевающие её.

– Беру!

– А вот это посмотри! —крепче уцепился в Осинку торговец, старательно пытаясь заманить в свою лавку. – Тут ещё больше тканей! Посмотри, красная как кровь твоих врагов!

Осинка снова улыбнулась и позволила себя ввести в тёмную палатку.

– Усаживайтесь, госпожа! – продолжал лебезить торговец, – А уж Семири для вас достанет самый лучший товар!

Он щёлкнул пальцами, и тут же двое красивых и нежных юношей внесли два тюка разнообразных тканей, а Семири, не унимаясь, расхваливал и себя, и свой товар.

– Скоро прибавления ждёте, так вот, нежнейшая ткань для будущего ребёнка. – Он раскрыл белоснежное покрывало. – А вот и тонкая шерсть! Лучшее для степных переходов!

Осинка выбирала, что-то откладывала для себя, что-то хотела подарить хану, а что-то выкидывала, показывая продавцу, чтобы не мешал разный товар, что и она в чем-то разбирается и её так просто не проведёшь.

– Вот это беру, а это убери! – Она потрогала небольшое покрывальце, что хорошо пошло бы в кроватку. – Это тоже возьму!

– Хорошо, госпожа, – кивал торговец, – А ещё…

– Нет, нет, – прервала его Осинка, – достаточно!

Она подозвала Тута, чтобы тот расплатился да договорился, куда доставить, как вдруг лёгкое, как пёрышко, касание заставило все тело вздрогнуть. Как в дурном сне, потемнело в глазах, а сама Осинка стала отчего-то оседать на пол. Видела, как обнажились мечи её охраны, а в голове билось мыслью одно: с ней что-то не так. Она медленно, почему-то очень медленно перевела взгляд на свой живот и так же медленно удивилась, как много крови из неё выливается. Понимала, что надо руками обхватить живот, спасти ребёнка, но руки повисли безвольными плетьми.

В неё полетело детское покрывало, упало на живот, пропитываясь кровью насквозь. Осинка не понимала, почему она никого не слышит, а только смутно наблюдает все со стороны. Свалку, возле которой валялась на полу. Как нет-нет да отблёскивала сталь. Она заметила без эмоций, как упал рядом молодой юноша с разрубленным напополам лицом. Как её несколько раз отпнули, и она только слабо среагировала на тупую боль, что отмечало сознание с задержкой. Медленно, все медленно окутывалось тьмой.

– И что? Нет такой Аксиньи в Пересеченске? – Ладимир чуть прикрикнул на воеводу и тут же устыдился, когда Трофим взглянул на него с жалостью, что ли, с пониманием таким, что внутри перевернулось, а все потому, что не давало покоя ему наставление Святослава о том, чтобы не отпускать любовь.

Вернулся тогда после откровения Загорского. Задело его сильно, долго думал «медведь», вспоминал Аксинью, что по глупости отказалась от него. Задавал вопросы себе, а что было бы, ежели он остался кузнецом? Аксинья была бы его, р о стили сына в добротном доме. Разбили бы хозяйство, завели корову да курей с гусями. Не побиралась бы тогда точно Аксинья, его стала женой перед народом и богом. И тоска по другой, не фальшивой жизни впилась в него. Спохватился князь тогда воеводу упросить найти сыну мать. Захотел, чтобы правильно получилось, не как у Загорского.

– Нет, Ладимир, нету Аксиньи в Пересеченске… Думай сам, куда она могла пойти, – ответил тогда ему Трофим, да похлопал по плечу.

А может, бросить эту блажь? Ладимир повертал войско домой, а как дошёл до лучины, что вела в Домну, вдруг прошибла его молнией мысль. Коня назад, гуллил отряду, чтобы следовали за ним, ехал, словно вселился в него демонюка. Выгонял дурь из себя дикой скачкой, и не сразу догнал его Клим, а догнавши князя, с волнением вопрошал:

– Хорошо себя чувствуешь, князь?

Ладимир не ответил, лишь бросил:

– Знаю, где она прячется! За мной!

Кого искал Ладимир, про то не распространялся, только понимал мужской сутью служивый, что сердечные дела во всем этом замешаны.

Доскакали до Домны затемно, остановились в кабаке, что раньше славился едой да удивительными рассказами убийцы-Хорвача. Только теперь все смотрелось с большим упадком. Казалось Ладимиру, что во времена Гусака здесь всегда толпился народ, всегда тепло встречала толстая кухарка. А народу было, что иной раз и за столик не сядешь. Теперь ограда в некоторых местах обвалилась, сарай, где секретно они любились с Аксиньей, вообще заброшен, и даже двери не закрывались. Казалось, с духом хозяина умерло и само бойкое место.

Худой сын хозяина с такой же, как у отца, бородавкой на щеке, услужливо поклонился воякам да поторопился принести свежей водицы. Водицы! Да у Гусака все добавлялось с таким алкоголем, чтобы гость родным себя через несколько мгновений чувствовал, а бывало, нальёт брагу такую крепкую, что выносило зараз.

Клим, пободавшись с хозяином о постое, договорился обо всем. Да только у князя аппетита не было, вздыхал да хмуро смотрел на входную дверь, а то выходил во двор, гулял там да возвращался снова и тяжело вздыхал.

Места солдатам не хватило, пришлось укладываться прямо на лавках, так то и лучше, потому как ни одного посетителя, пока они стояли у сына Гусака, так и не зашло, а посему, сдвинув столы, так и завалились спать.

Поутру Ладимир соскочил раньше петухов да, оставив охранников подле Гусачьего кабака, поехал туда, где не был столько лет, туда, где его детство прошло.

Вот она, покосившаяся оградка, малый огород, уйма травы по колено и тишина, грустная, разрывающая сознание тишина. Защемило сердце, вот этот дом когда-то был загляденьем всего села. Отец с дедом свежий справил, а теперь упадок. Наверное, всему приходит конец, и этой его жизни точно. Возврата нет. Есть что-то новое, неизведанное, то, что предстояло выстроить заново. Хорошо ли, плохо ли – кто его знает, Бог всем ведает, не мы, не люди. А посему будет он жить, как его сердце разумеет. И шагнул во двор.

Дверь была не заперта, потому что в доме-то его и брать было нечего, давно все растащили добрые соседи сразу после поимки кузнеца.

Женщина, что стояла посередь маленькой комнаты, вздрогнула от этого шума. Она стояла над тазиком да умывалась, распушив косу. Похудевшая с тех пор, как он видел ее последний раз, осунувшаяся, глубокие синяки да губы белые сжаты плотно. По всему видно было, что многое пережила Аксинья после смерти мужа: и побои, и насилие мужчин над нею, и несправедливость от тех, кого считала друзьями. Но Ладимир был рад видеть её, с синяками, в прохудившейся одёже, ничего не замечал, не осуждал, а все понимал и принимал такую, какая есть. Чубанский улыбнулся: