Татьяна Линг - Святослав Загорский. Закон Севера [Publisher: SelfPub]

– Аксинья…

Женщина же испуганно всхлипнула.

– Руслан? – и стала оседать на пол, потому как подумала самое дурное.

Ладимир бросился к ней, поддержал, усаживая на лавку, что когда-то смастерил сам:

– Успокойся, с сыном все в порядке!

– Тогда зачем ты здесь? – Слезы потекли супротив воли, а потом спохватилась и вопрошала главное, то, что мучило каждый день: как подрос, что делать умеет, скучает ли по мамке или, заботою укутанный, и позабыл о той, что жизнь дала?

– Помнит тебя, – успокоил Ладимир, – помнит и зовёт каждый день! Ищет тебя да впопыхах иногда нянюшку кличет мамкой, особенно ночью, когда к груди хочет женской прилечь.

Аксинья до крови закусила губу, заревела.

– Уйди, Ладимир, знаю, не могу с сыном быть, но и так жить без него тошно, что хоть в петлицу лезь, и люди вокруг злые такие, – всхлипнула, утыкаясь в широкую грудь. – Я ведь в селе теперь падшая, мне только два хода: либо под мужиков, либо…

– Отчего ты решила, что с сыном тебе нельзя видеться? – перебил глупые разговоры Чубанский.

Аксинья плакать перестала, с надеждой глянула на князя:

– Так ты?..

– А зачем, ты думаешь, я здесь? Собирайся, Аксинья, домой к сыну поедешь. Руслану без родной матери дурно расти! Ну-ну полно! – успокаивал Ладимир женщину, – Хватит руки лобызать, собирайся, а то передумаю.

– Да, князь, я скоро, – тут же спохватилась Аксинья да, собрав только малую иконку из угла, встала сама в чем есть.

Вскочили на коня да поехали, не останавливаясь на долгий отдых, потому что оба соскучились невообразимо по сыну.

Грудь Ольги болела, вставала комьями внутри, а ребёнок, родившийся слабым, не мог толком сосок взять, да и плакал все время, не переставая. Девочка, почти приговором прозвучало её рождение. Девочка – приговор и для Ольги, и для самого несчастного дитятки, особливо после того, как противными сильными ножками по терему бегал незаконнор о ждённый Руслан.

Возненавидела княгиня сына Ладимира, возненавидела так, что и дышать не могла. Князь в покои после рождения раз зашёл, спросил, как нарекла дочь … Ольга промолчала, а то и молчала, что безымянной пусть та будет! В наказание! Кому? Для чего? Ольга и сама бы на это не ответила.

Жар не сходил, как и боль. Мамушки да нянюшки только раздражали княгиню. Повязывали капустные листки, мяли грудь так, что кричала Ольга, думала, умрёт.

Пригласили кормилицу, чтобы ребёнок смог поесть у той, что вскормила не одного знатного господина да сама была матерью и знала, как выхаживать слабых деток.

Кормилица с укоризной посмотрела на княгиню:

– Вы бы хоть имя дали, крестить девочку надобно! Чтобы зло её душу к себе не забрало! И батюшка вон ругается!

Ольга как сквозь пелену посмотрела на пухлую женщину:

– Тебя как зовут?

– Марфа, – поклонилась кормилица.

– Вот и эту пусть зовут… – Княгиня снова скривилась от боли. – Марфа…

Женщина перекрестилась опять.

– Извещу князя да батюшку, чтобы к обряду готовили. – Слезы навернулись на глаза доброй кормилицы, потому как видела, что любви да заботы мать к ребёнку не проявляет, сухая княгиня. Заботилась только о своих чувствах. Ну и что, что сына привёл муж ейный? Так то до брака их было. И чего себя изводит такой злостью, ведь все чин по чину? И накормлены все и при одёжах, да при защите, да сидят в красивых тёплых теремах. Да и то хорошо, что уродилась девка – делить с наследником нечего! А Руслан защитой сестрёнке маленькой встанет. И ведь все есть у этой женщины… Эх, не то что у неё – семеро по лавкам да мужик пьяница, что лесником работает да появляется к Марфе раз в год и то, чтобы снова обрюхатить её.

Женщина вздохнула, покачала головой: не понять этих богатых, дум их тяжёлых, а посчитала все дуростью да и пошла убаюкивать княжну Марфушу. Все сделает, чтобы малютка любви получила больше, и всем девкам сенным наказала с ребятёнка глаз не спускать.

С сюсюканьем кормилица унесла младенца, и княгиня вздохнула с облегчением, хоть голова от криков не будет раскалываться, а то тошно ей невмоготу. Слезы потекли по щекам, жалко-то себя. Ольга поднялась с кровати, глянула за окно: вон они, воробышки, с ветки на ветку перескакивают да жуют букашку, легко им, хорошо. Тяжело вздохнула и повела глазами свою опочивальню, в которой родилась, выросла да замуж ее выдали. Вышла наружу не чёсанная да не одетая, босиком, прямо в палаты внешние.

Охранники шарахались от княгини, призраком шествовавшей по коридорам терема княжеского, служанки пытались накинуть на плечи хотя бы платок да дать обувку. Не послушалась, а девку особо настырную стукнула за то, что встала, не пущая во двор Ольгу.

Вышла княгиня на крыльцо, услышав ржание коней. Видимо, Ладимир приехал, черти его носят то к Пересеченской крепости, то в Загорье на поклон князю-убийце. Все строят свои планы тёмные.

Холодно на улице, так холодно, что зубы начали стучать у Ольги.

Ладимир спускал драгоценную ношу – Аксинью, помогал той равновесие удержать от долгого сидения в седле.

Аксинья окинула взором двор да терем. Большой какой, мелькнуло в голове, и боязно стало, только вот добрая улыбка Ладимира подсказывала: не сон это вовсе, а по-настоящему. Радость несмело прокрадывалась в сердце. А может, и правда все будет хорошо.

Зато коршуна, глядевшего на их счастье, не приметили ни Аксинья, ни Ладимир. Отравленной стрелой пронзило сердце княгини, что наблюдала за Чубанским да девкой, ссаженной с евойного коня. Стрела в ту, что была мужней женой, стрела в ту, что полюбила мужа, несмотря на погибель батюшки своего от рук. Схватилась за голову да попыталась вырвать косы, рык подавила внутри, а зубы уже не стучали, а скрипели и крошились от того, что сжала их Ольга. Уничтожить гадин, уничтожить эти паскудные улыбки.

Жизнь катилась под откос, лишая всего привычного Ольгу.

«За что? – кричала она мысленно, пока неслась к себе в комнату. – За что, бог? Почему столько боли да горя мне? Что я такого сделала? Да неужто заслужила такого, что при живой жене полюбовницу Ладимир притащил?»

Вот она, светёлка, где вся, почитай, жизнь и прошла у неё! Вот он, бутылек, что завещал батька до кончины своей, нетронутый лежит. Вот, поди, правду Володимир сказал: не будет ей счастья с этим «медведем», изведёт он род Чубанский, хоть и сам уворовал фамилию, да вот только он не Чубанский. А она поступит так, как все Чубанские до прихода кузнеца изводили своих врагов…

– Это дом твой? – не дыша, спрашивала Аксинья. – А Руслан там?

– Да, Аксинья, там он, матушку дожидается, только… – Тут Ладимир посмурнел и, нахмуривши брови, произнёс любимой: – Только имей в виду, что для всех ты будешь кормилица да нянюшка и сына научишь так себя называть!